Хуан-ди взлетел на вершину горы Чанъян: эта крутая и пустынная скала, на которой не росли деревья и не обитали звери, идеально подходила для поединка. Хуан-ди очень надеялся, что, когда он выпрямится на утесе в полный рост, то его царственный вид остудит пыл Синтяня и заставит его сдаться. Он совсем не ожидал, что секира Синтяня взлетит еще до того, как он успеет развернуться и принять стойку. Топор просвистел как ветер. Хуан-ди едва-едва успел отскочить, и лезвие прошло совсем рядом с ним.
На самом деле исход этой дуэли был предрешен изначально. Разве мог какой-то Синтянь победить верховного небесного императора?
Кроме того, множество духов и призраков под предводительством Хоу-ту оцепили гору Чанъян, заполонили все небо вокруг нее и даже ее недра – и стоило Хуан-ди отдать приказ, как от Синтяня не осталось бы и мокрого места. Но это не страшило Синтяня, и он по-прежнему вздымал свой боевой топор, одержимый желанием убить Хуан-ди.
Отвага Синтяня стала для Хуан-ди большой неожиданностью: он рассчитывал, что поединок будет легким, но под напором топора весь покрылся потом. Он уже не осмеливался свысока смотреть на противника и яро размахивал мечом, парируя его удары.
Итог схватки топора и меча во многом зависит от выносливости бойцов, и отчаянные атаки Синтяня лишь сыграли на руку Хуан-ди, который был искусным фехтовальщиком. Синтянь, столь размашисто заносивший и опускавший свой топор, вскоре утомился, и едва его натиск замедлился, как Хуан-ди сделал встречный выпад. Клинок полыхнул белым светом и тут же окрасился ярко-алым. Голова Синтяня рухнула с плеч, будто тяжелый камень, и с грохотом скатилась по склону, что вызвало шумное одобрение зрителей.
Хуан-ди было жаль Синтяня: ведь вместо того, чтобы так глупо упрямиться, он мог бы стать почетным гостем императора и исполнить перед присутствующими свои песни.
Хуан-ди с мечом в руках исчез в толще облаков, приказав Хоу-ту: «Погребите его».
Внезапно с горы Чанъян послышался рокот, сотрясший скалы. Обвалились утесы, посыпались камни. Духи и божества, которые уже были готовы отправиться вслед за Хуан-ди обратно на гору Куньлунь и продолжить пиршество, враз перестали смеяться. Хоу-ту, собиравшийся похоронить Синтяня, также застыл в воздухе, ошеломленный звуком. Все замерли и как один обратили свои взгляды на гору Чанъян.
Оказалось, что обезглавленный Синтянь не рухнул: соски на его обнаженной груди превратились в пару глаз, пупок обернулся ртом, и он продолжал рассекать воздух гигантским топором. Новые глаза видели плохо, и лезвие секиры то и дело натыкалось на скалы; рот говорил не слишком отчетливо. С каждым взмахом топора Синтянь издавал яростный рев, и, хотя различить слова не получалось, было ясно, что он призывает Хуан-ди.
Синтянь не погиб, Синтянь продолжал биться. Его боевой топор по-прежнему был остер, щит все так же крепок, клич так же громок, а боевой дух непоколебим. И, принимая гору Чанъян за Хуан-ди, он без устали наносил по ней удар за ударом.
От этого зрелища Хуан-ди бросило в дрожь.
– Скорее, похорони его голову! – велел он Хоу-ту.
И Хоу-ту, соорудив могильный курган, похоронил голову Синтяня у подножия горы Чанъян.
Проплывали гонимые ветром облака, духи и призраки вернулись на гору Куньлунь вместе с Хуан-ди, но грохочущая гора Чанъян по-прежнему оставалась полем боя, и безголовый Синтянь продолжал вести смертельный поединок. Случилось это в незапамятные времена, но поговаривают, что и по сей день от горы Чанъян, что на западной окраине мира, доносится скрежет топора о камень.