Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим

– Принимай работу, царь.

– Ого! – воскликнул Нума, выходя на крыльцо. – Я вижу двенадцать щитов. Но где щит, низринутый Юпитером, тот, что послужил тебе образцом?

– Попробуй отыскать его! – улыбнулся кузнец.

– Но ведь они совершенно одинаковы!

– Да, одинаковы, как ты хотел. Но на одном из них сзади я сделал пометку, чтобы не спутать.

Кузнец поднял один из щитов и показал Нуме еле заметную надпись.

– Тут что-то написано. Буквы мне знакомы, а слово не читается, – сказал Нума.

– Потому что это этрусская надпись и читается справа налево, – пояснил кузнец.

– Что это такое?

Этрусское название месяца, первого числа которого Юпитер, или, по-нашему, Тиния, сбросил с небес это маленькое солнце. Надпись на каждом из щитов соответствует месяцу того календаря, который ты, царь, ввел в Риме. Но это и мое имя.

Пляска салиев.

– Но, как я понял, тебя зовет Мамурием. А щит упал первого марта.

– Мамурий – это по-нашему Марс и Март, а второе мое имя Ветурий дано мне здесь в Риме для тебя и в переводе не нуждается.

Произнеся это, кузнец растворился в воздухе. И понял Нума, что изготовил ему одиннадцать щитов не простой смертный, а сам Марс, назвавшийся Ветурием («древним»), ибо его почитание в Риме было более древним, чем культ Януса.

И в честь древнего Марса учредил Нума специальную жреческую коллегию салиев из двенадцати мужей [322]. Каждый из них стал хранителем и стражем своего щита. Первого марта каждого года салии в коротких пурпурных хитонах, с медными шлемами на головах и широкими медными поясами на бедрах, ударяя коротким щитом по щиту, совершали прыжки с такой удивительной легкостью, словно готовились к ним весь год.

– Мамурий Ветурий! Мамурий Ветурий! – выкрикивали плясуны, то ли имея в виду праздник древнего Марса, то ли называя имя изготовителя щитов.

Вторая смерть Нумы Помпилия

Латинское слово «цензура»

(Проклятие нашей земли).

Его мы присвоили сдуру

И «цензоров» всех превзошли.

Ведь резали, жгли и топили

Сокровища чувств и ума.

Но первыми жертвами были

Помпилия Нумы тома.

Таковы были деяния второго римского царя Нумы, совершенные на благо мира. За все сорок три года его правления [323]римляне ни разу не брались за оружие. Мечи и копья от неупотребления покрылись ржавчиной, а в обшивке щитов поселились мыши. И это никого не беспокоило, поскольку у Нумы и у управляемого им Рима не было недругов.

Нума угас восьмидесяти лет от роду, как угасает светильник, когда иссякает масло. Его хоронили не только римляне, но и все народы Лация, казалось бы примирившиеся с существованием города на Тибре. По завещанию, составленному незадолго до смерти царем, тело его не сожгли, как это было принято в Риме, а захоронили в каменном саркофаге [324], а рядом в таком же саркофаге с плотно пригнанной крышкой погребли свитки, из которых Нума черпал всю свою мудрость. Это были книги греческих мудрецов. У самих римлян тогда еще книг не было. Писать и читать они еще не научились.

Домашняя часовня.

Через четыреста лет после смерти Нумы [325]зимние проливные дожди размыли могильную насыпь на Яникуле и обнажили массивные каменные гробы. Когда подняли крышки, то один из саркофагов оказался совершенно пуст, а в другом обнаружили прекрасно сохранившиеся свитки, написанные по-гречески и по-латыни. Их, соблюдая предосторожности, вынули и вручили городскому претору Петелию для прочтения. Претор умел читать по-гречески, но самих греков недолюбливал.

Когда он ознакомился с содержанием найденных рукописей, был созван сенат. И претор выступил с такой речью:

– Отцы сенаторы! Не сочтите дело, из-за которого вас собрали, недостойным вашего внимания. Ведь на наш город не ополчился какой-нибудь из наших врагов и плебеи не вздумали снова переселиться на Священную гору. Всего лишь обнаружили старинный гроб, а из него извлекли свитки, принадлежащие, как не трудно понять, царю Нуме Помпилию. При чтении волосы у меня встали дыбом. Я подумал: а вдруг их прочтут наши молодые люди, опора нашего могущества. Прочтут и, вместо того чтобы упражняться с оружием на Марсовом поле, распустят слюни и начнут философствовать, подобно грекулам [326]. В этих книгах – страшно сказать! – прославляются блага мира. Может быть, для кого-нибудь мир и благо, а для нас, римлян, – погибель. Мы рождены для войны. В войне наше будущее. Так пусть же никто никогда не прочтет этих книг, которые хуже чумы.

В тот же день по специальному решению сената книги отнесли на комиций [327]и сожгли. Впервые, но не в последний раз, в Риме сжигались книги. А в этих книгах была душа Нумы Помпилия, так что его похоронили второй раз по римскому, а не по чужеземному обычаю.

Глава 3 Тулл Гостилий и Анк Марций