В комментарии к этому письму госпожа Трепп замечает: «Показательна та амбивалентность – с нынешней точки зрения, – которая была свойственна ее представлениям о браке и ее пониманию своего положения по отношению к будущему супругу. С одной стороны, она видела себя в будущем совершенно в его власти, с другой же стороны, она и в браке хотела иметь возможность оставаться вполне самой собой».
С этим замечанием не поспоришь, но я хочу обратить внимание на другое – на то, с какой легкостью и непринужденностью Марианна воспроизводит чеканную формулу, которая кажется ей самоочевидной и не нуждающейся в дополнительных доказательствах:
Способность считаться с другими = открытость и доверие = непринужденность и естественность в отношениях = любовь = подлинное счастье.
В другом письме (которое опять же представляет собой объяснение по поводу слишком непринужденного поведения Марианны и очередной вспышки гнева Иоганнеса) Марианна снова пишет о том, насколько важны в браке абсолютная открытость, доверие и уважение друг к другу.
«Ведь мое блаженство в том и состоит, что ты все со мной обсуждаешь, что ты рассматриваешь меня как умное, мыслящее существо. … Если же ты не почитаешь меня больше таким созданием, Иоганнес, то я не могу больше тебя любить».
Напоминаю, это не феминистический трактат, не полемическая заметка в газете, не откровения какой-нибудь необычной женщины. Это вполне заурядное письмо вполне заурядной немецкой девушки своему жениху. Очевидно, в 1827 г. идея брака как союза двух мыслящих существ уже казалась совершенно естественной и бесспорной. При условии, однако, что одно мыслящее существо полностью находится во власти другого, и единственное, чем жена может ответить на неуважение со стороны мужа – это некоторая скованность в общении.
Произвели ли эти письма впечатление на Иоганнеса? Неизвестно. Однако они, несомненно, произвели впечатление на саму Марианну. Высказав столь откровенно свои надежды и желания, она утвердилась в избранной ею модели счастливого брака и весьма успешно воплотила ее в жизнь. В апреле 1830 г., спустя три года после свадьбы, она пишет мужу:
«Мой дорогой, милый, прекрасный Иоганнес!
Хотя Эмилия (
Обратите внимание, что в своих размышлениях Марианна отходит от романтической традиции. Романтики требовали от возлюбленных совершенства и именно в наслаждении этим совершенством видели основную движущую силу любви. Марианна находит более земную и одновременно более глубокую концепцию любви и счастливого брака.
К сожалению, столь счастливо начавшийся брак был недолгим. Марианна рано умерла. Иоганнес написал ее биографию, с которой вы можете ознакомиться, если судьба занесет вас в городской архив Гамбурга.
Женское образование
Однако если женщина хотела стать подругой и единомышленницей мужчины, ей прежде всего было необходимо получить образование. И женское образование стало входить в моду. В XVIII в. эту моду поддерживали литературные салоны. Из института досуга они трансформировались в институт просвещения.
Английские салоны обязаны своим возникновением так называемым «синим чулкам» (bluestocking) – литературному кружку, основанному в середине XVIII в. Элизабет Веси и Элизабет Монтэгю. Для современного читателя «синий чулок» – это обидная кличка для девочки-зубрилы, некрасивой, неухоженной, лишенной внимания молодых людей. Однако в XVIII в. в Англии прозвище «синий чулок» свидетельствовало, скорее, о политических симпатиях, чем о высокой образованности или нестандартной манере поведения.
Выражение «синий чулок» впервые появилось в письме Элизабет Монтэгю в 1756 г. и было связано с «чудачеством» мистера Бенжамина Стиллингфлита, ученого-ботаника, автора трактатов по естественной истории. Стиллингфлит приходил на собрания в простых хлопчатобумажных синих носках вместо положенных белых шелковых чулок. Почему он так поступал? Белые шелковые чулки были предметом одежды аристократов, синие хлопчатобумажные – простых рабочих. Элегантно выставив ногу, можно было столь же элегантно продемонстрировать свои демократические убеждения. Словечко bluestocking прижилось. Его стали относить сначала к мужчинам, посещавшим салон Веси и Монтэгю, а затем и к женщинам-основательницам, хотя те, конечно, никогда не носили синих чулок.