Мифы, предания и сказки фиджийцев

В фиджийском фольклоре, естественно, есть и универсальные мотивы (путешествие в край мертвых, чудесная жена, отец, уничтожающий своих детей, волшебные помощники и т. д.), есть мотивы общеокеанийские или универсальные, получившие особую, общеокеанийскую трактовку ("дитя Солнца", "дух-акула", "лодка духов", "альбинос-табу" и "женщина-альбинос", "животное-людоед" и "вражда животных" и др.). Если сравнивать фиджийскую традицию с фольклором остальной Меланезии (ср. его анализ в [18, с. 11-18; 70, с. 85-101]), то обращает на себя внимание скорее не повторение, а отсутствие некоторых традиционных меланезийских и микронезийских сюжетов. На Фиджи не представлен (или не дошел до наших дней — эту оговорку следует иметь в виду и в дальнейшем) мифолого-сказочный цикл рассказов о бедном сиротке; почти нет здесь историй о великанах-людоедах и многоголовых духах. О фиджийском потустороннем мире, спрятанном под водой, известно гораздо меньше, чем о "том свете" других океанийских мифологий, и кажется, что он не очень-то занимает людей. Из края духов не возвращаются (а в мифологиях Полинезии и Западной Меланезии этот мотив очень популярен), да и попасть туда, как мы видели, не так-то просто.

Даже герой-проказник Мауи, любимый персонаж океанийской мифологии, появляется в фиджийском фольклоре под явно поздним полинезийским влиянием и словно бы не "приживается" здесь (ср. № 10 и особенно № 118, где Мата-ндуа в чем-то похож на западномеланезийского Мауи, а в чем-то на его тонганского двойника — Рванолицего Муни [12, с. 225-229, 322]).

Итак, если во всей остальной Меланезии "центр циклизации... мифов" [18, с. 14] — культурные герои (как правило, близнецы), а в Полинезии к ним прибавляются и высшие духи, духи-боги, то на Фиджи стержнем повествовательного фольклора оказываются рассказы о духах, — нередко лишенные не только эпического начала, но и esprit, угодного европейцу, — и исторические рассказы.

Стилистика, в которой выдержаны эти рассказы, более наивна, чем стилистика развитых мифологических систем, и подчас эта естественность в сочетании с редкими для повествовательного фольклора зашифрованными смыслами и мотивами[20](круг таких "криптограмм" значительно расширяется, например, в полинезийском прозаическом фольклоре) наводит на мысль о неуклюжей простоте. Мысль неверна: "непохожий" не значит "низший", а "наивный" не значит "глупый". В чем-то, например в шокировавшем европейцев прошлого века отношении к человеческой жизни, смерти, сексу, фиджийская традиция спокойнее, честнее, прямее и естественнее эвфемистичной среднеевропейской, и, чтобы оценить это, надо на время оставить привычный взгляд на вещи. "Совершенно очевидно, что "язык" фольклора неотделим от "языка" данной культуры в целом и является частным выражением последнего... "Язык" фольклора со всеми его слагаемыми — сюжетикой, функциональными связями, структурной соотнесенностью с бытом, естественным языком, музыкальным, хореографическим, образностью, стилистикой — ...погружен в ...мир культуры, в ...многосоставной культурный контекст ...вырастает из него и им объясняется, да и сам его в какой-то степени объясняет (разрядка наша. — М. Я.)" [15, с. 8].

Если не отказаться от привычных идей, то останутся непонятными уже упоминавшиеся здесь представления о духе (не душе!) человека, существующем как бы вовне человека. (С этими представлениями связана вполне естественная мысль, что дух может уйти от одряхлевшего человека еще до физической смерти последнего; именно это стояло за распространенным на Фиджи обычаем удушения, реже погребения заживо стариков, обычно по просьбе самих этих стариков; ср. № 118, где Таусере и Се-ни-рева просят Мата-ндуа даровать им смерть; см. также [31, с. 22; 99, с. 220 и сл.].) Дух человека противопоставляется не телу, а самому человеку и, будучи невидимым, ощущается тем не менее как существо вполне материальное. Недаром фиджийский эквивалент нашего "не падай духом" буквально звучит как "пусть твой дух не становится маленьким, не уменьшается" (ср. в ряде мест в переводе "пусть твой дух не умаляется"). Более материальным, чем привычно для нас, оказывается и представление о сердце, притом что многие образы, связанные с сердцем, похожи на европейские. Скажем, если сердце "горит" или "загорается", это не метафора: в восприятии фиджийца в сердце при этом вспыхивает настоящий, материальный огонь, который потом гаснет.