Начало марта 1969 года:
«Натуленька, здравствуй. Получил твое письмо от 10 февраля. Очень расстроился, очень. Даже трудно описать как. Но уже прошло некоторое время, я успокоился и могу писать. Давай во всем разберемся по порядку.Я уезжал на год. Год – большой срок, и насколько он велик, я понял по-настоящему лишь здесь. Но тогда мы решили: я поеду, потому что мы уже не дети, мы уже семья, хоть и совсем маленькая, но семья, и нам, а прежде всего мне, нужно думать о будущем. Разве тебе нравилось, как я бездельничал неделями? От безделья я был и раздражительным, и грубым… да что там говорить. Представилась возможность: 1) выучить языки; 2) изучить интереснейшую страну; 3) заслужить, в конце концов, уважение людей, не через Папу, а самому, своей работой.
Может быть, не в этом счастье? Но ведь мы с тобой отучились пять лет в МГИМО, отдали, в конечном счете, немало сил, здоровья, чтобы выучиться. И теперь пора думать о будущем. Можно быть и мясником, не оставлять тебя ни на минуту и неплохо жить. Но для этого ли мы учились? Нет, конечно.
Поэтому мы с тобой и решили, что придется на год расстаться. Ведь кончаю я МГИМО, попадаю прямым ходом в МВТ – и все. 120 рублей, работа далекая от того, чтобы быть интересной. А другие, не лучше, не хуже нас… ну, в общем, ты все это, конечно, понимаешь.
Приехал я сюда. Нам сказали, что есть возможность провести каникулы в Москве этой зимой. Сказали ребята, а торгпред заявил: «Нет!». Но я знал, что в январе должен приехать посол и надеялся на то, что упрошу его.
Пойми мое состояние: отношения с ребятами вначале сложились неудачно, с языком не выходило, материалов для диплома найти не мог – состояние было ужасное. Я переживал и буквально жаждал удрать домой. Но шансов было мало. Что же я мог писать? Может, приеду, может, нет. Чтобы и тебя нервировать? Я не хотел этого делать. А перспектива остаться на год была вполне реальной, и я со страхом думал об этом сроке. И писал об этом.