«…Миг между прошлым и будущим»

Вывернул карман пальто и крепкой ниткой пришил к нему перчатку. А у Коли в том кармане мелочь всегда лежит.

И мы пошли в ресторан обедать. Коля сдал в гардероб пальто (я ему помогал, чтобы он сильно не распахивался), и он ничего не заметил.

— Ты за мной ухаживал, — говорю, — теперь я — за тобой!

Он еще с подозрением оглядел сзади пальто — нет ли пропеллера. Я его успокоил:

— Да ничего там нет! Побаловались, хватит!..

Пообедали мы, выходим одеваться. Гардеробщик ему услужливо распахивает пальто и… Коля мгновенно бледнеет. У него ж действительно было дорогое пальто, сколько надо было на него зарабатывать!..

— Это не мое! — в панике произносит он.

— Ну, как же не ваше? — возражает гардеробщик. — Номерочек-то ваш!..

Я говорю:

— Коля, посмотри, воротник-то твой!

— Да не мое! — отпирается он. — Это же рвань какая-то!

— А ты в карманах посмотри, — советую я. — Может, там что-нибудь твое есть.

Он лезет в карман, вытаскивает перчатку, которую я с любовью пришил. Карман, естественно, выворачивается наизнанку. Мелочь со звоном летит в разные стороны.

— Да твое это! — убеждаю его я. — Ты же всегда пришиваешь перчатки, чтобы не потерять. Твое!.. Просто подкладка немножко устарела, а ты и не заметил раньше. Сменишь подкладку — и будет как новенькое!..

Только тут все и начали понимать, где собака зарыта…

А однажды я взял его драгоценную шапку (он в это время читал монолог на сцене) и начал с ней забавляться. Коля меня видит, а зрители — нет. Ему еще минут пятнадцать читать, и он ничего сделать не сможет.

Я шапку себе на голову надеваю. Он видит боком, но старается не смотреть. Ага!.. Тут под рукой оказалась какая-то старая, драная солдатская шапка. Я отрываю от нее уши и начинаю пришивать их к Колиной. Ну, конечно, не по-настоящему, а лишь наживляю слегка к подкладочке. Одно ухо пришил, надел. Он на меня взглянул — ему смешно, а он патриотический монолог читает!.. В те времена обязательно нужно было иметь «идейный» номер.

Потом я второе ухо пришил. Сижу в такой шапке, его смех разбирает… Но он все-таки выдержал, не рассмеялся.

К тому времени, когда он закончил и ушел за кулисы, я уши успел отпороть, шапку положил на место и сижу как ни в чем не бывало. Он спрашивает:

— Шапку-то мою куда дел?

— Да не трогал я, — говорю. — Тебе померещилось. Я свою надевал!..

Он посмотрел на свою — ничего не порвано, все нормально…

…В 1947–1948 годах мы плавали от верховьев Оби, от Бийска на север, до низовьев, дальше Колпашева. Там огромная, дикая Обь. Километров пять в ширину! Красота потрясающая! На берегах — высоченные корабельные сосны. Там нам показывали дом, где жил Сталин. Сети, которыми он ловил рыбу…

Там было поселение латышей, эстонцев и литовцев, которых репрессировали во время войны. Мужчин расстреляли, поэтому жили там практически одни женщины и дети.

И вот наш певец, баритон Макурин, влюбился там в одну девушку. Мы пробыли в поселке дня два, и он сделал ей предложение. Она согласилась. Целый год он писал письма во всякие «органы». Отвечали: «Нецелесообразно». Но он добился-таки своего! Разрешили! Он поехал за ней и женился. Потом у них родились дети, и они уехали на Дальний Восток.

На этом корабле у нас был иллюзионист Боря Ковалько, он же одновременно и прекрасный жонглер. Мог жонглировать шестью предметами. Тремя — с закрытыми глазами.

Однажды погода была хорошая, солнце, тридцать градусов. Мы загорали на верхней палубе. Я лежал, надвинув шляпу на глаза. Рядом загорала певица Лисовская. И вот Боря говорит мне:

— Саша, Саша, посмотри, как тут интересно!..

Я открыл глаза и замер от ужаса: надо мной летали топор, полено и какая-то кочерга!.. Боря жонглировал этими тремя предметами прямо над моей головой!..

Потом он проделал то же самое с Лисовской. Когда она открыла лицо, то закричала своим колоратурным сопрано гораздо громче и выше, чем пела на концертах. Сначала она увидела, что на нее падает топор, потом — полено… А уж потом поняла, что это проделки жонглера…

Такие вот безобидные, добрые шутки были в моде на нашем дружном кораблике.

Каждое утро по три часа я занимался на аккордеоне. Там, где в клубах были рояли, помногу играл на рояле. Поездив год на гастроли, я начал готовиться к поступлению в музыкальное училище. Думал, брошу филармонию, поступлю в училище. В то время в Новосибирске еще не было консерватории.

А мог бы стать иллюзионистом!

В консерваторию принимали только после музучилища. У меня же за плечами была только музыкальная школа, поэтому о консерватории я тогда еще не думал. Хотя уже что-то сочинял, записывал, ходил в Новосибирске к профессору Штейну, брал уроки по фортепино, хотя тот и засыпал во время моей игры, но его мозг продолжал посылать необходимые импульсы ученику. Продолжал заниматься дома. Подготовил программу на фортепиано для вступительных экзаменов и сочинил несколько музыкальных пьес для фортепиано.