«…Миг между прошлым и будущим»

— Шура, вы не думайте, что композитор пишет просто и легко! Вот нашло на вас вдохновение, и все получилось… Вдохновение приходит, когда вы работаете каждый день! Вот я, например, работаю ежедневно по четыре часа, с девяти до часу. В это время вдохновение и приходит. Сидеть и ждать его — бесполезно. А если у вас заказ? Когда вы будете ждать вдохновенья? И спортом, Шура, надо заниматься. Нельзя только сидеть за столом и сочинять до двух ночи. Вы себя так быстро израсходуете.

А я как раз именно так и занимался — до двух ночи… Я уже комнатку снимал на окраине Алма-Аты. Там у меня стояло пианино, железная кровать, обрубок дерева — стол, на нем — трехлитровая банка сгущенного молока. Сгущенку раньше там продавали в таких объемах, хватало надолго. На полу на двух кирпичах — электрическая плитка. Это для зимы отопление.

Я занимался в этой комнатушке. Ко мне иногда приходили студентки, в основном певицы. Они пели мои новые песни. С некоторыми студентками у меня были даже романы. Помню, например, Надю Шарипову…

А я что, рыжий?

В консерватории приходилось много заниматься и работать, но время для веселья всегда оставалось.

Лето в Алма-Ате длинное, осень теплая, окна в аудиториях открыты. Студенты сидят, терпеливо терзают инструменты. Ну, как тут не пошутить над бедолагами?..

Наши классы располагались на третьем этаже. Я заходил в первый класс (там кто-нибудь обязательно занимался без педагога) и выходил через окно на карниз. Он был сантиметров тридцать шириной. По карнизу осторожно продвигался к окну следующего класса. А рояль обычно стоял клавиатурой к окну, и человек сидел к окну спиной, чтобы свет падал на ноты. Мой компаньон предварительно подглядывал в этот класс, чтобы узнать, есть там педагог или нет (в дверях были матовые стекла, но где-нибудь в уголке, конечно, имелся процарапанный кусочек для наблюдений из коридора). И подавал мне знак. Если педагог отсутствовал, то с карниза этого окна я подпрыгивал как можно выше и в момент прыжка дико кричал. Мирно занимающийся студент у рояля страшно вздрагивал, резко поворачивался к окну и, к своему ужасу, видел летящего сверху человека… А так как он смотрел против света, то видел лишь какую-то тень, которая падает на него и орет… Потом он осознавал, что опасность ему не грозит, успокаивался и становился еще одним моим компаньоном. При этом его очень радовала перспектива увидеть очередного испытуемого. Я шел по карнизу к следующему классу, и представление повторялось. К последней аудитории подкрадывалась уже целая толпа студентов-зрителей. Все были очень довольны, особенно первый потерпевший…

Учился я хорошо, хотя на некоторые предметы ходил очень редко. Например, на марксизм-ленинизм. И первоисточников не читал.

— Вот вам пятый том Ленина, второй, шестой, седьмой, восьмой… Проштудируйте! — давал задание преподаватель.

Я думал: кого же из меня делают? Композитора или марксиста-лениниста? Причем на марксизм-ленинизм отводилось четыре часа в неделю, а на специальные предметы — по два. Да еще и политэкономия — два часа!..

И только перед экзаменами по этим дисциплинам мы вчетвером сидели по три дня, пили крепкий чай и до утра читали учебники. Потом, еле-еле проснувшись, шли на экзамен. Нашему курсу повезло: мы сдавали в пятьдесят шестом году после развенчания Сталина, и преподаватели не знали, что спрашивать. У меня в билете была какая-то работа Сталина. Я бойко говорю:

— Вот работа Сталина…

Хотя я ее не читал.

Но мы уже знали, что спрашивать по таким вопросам не будут.

— Ну, это… это вы знаете! — бормотал преподаватель. — Давайте второй вопрос.

И всем, кто ходил на лекции, читал первоисточники, и тем, кто их, как я, никогда в жизни не видел, — всем поставили по четверке. Пятерку ставить опасно, а тройку вроде нельзя, если первый вопрос я как бы знаю…

Вообще было много лишних предметов, как я тогда считал. Какую-то юртовую архитектуру изучали. Учебника по ней не было, значит, нужно конспектировать…

На «Военное дело» я тоже не ходил. Я-то уже отслужил в армии, а другие — нет. На экзамене педагог у меня что-то спросил, я как-то ответил и сдал. Ну, конечно, ночью-то учил. А рядом со мной сидел Фейгин, студент с композиторского, только ниже курсом. Он был немец, рыжий-рыжий, очень заметный. И педагог говорит, показывая на меня:

— Ну, вот его-то я видел на лекциях. А вас вообще не видел! Как же вы так?..

Фейгин выпучил глаза, на меня смотрит, мол, скажи, что это ты не ходил, а я-то как раз ходил!.. Но как-то все обошлось и без моего вмешательства, он тоже сдал.

А предметы по специальности: полифонию, музыкальную литературу, сочинения, чтение партитур я, конечно, не пропускал и занимался — как следует, даже если что-то было и скучно.

Бизнесмен из меня неважнецкий

В консерватории на первом курсе меня тянуло на какую-нибудь авантюру. Конечно, в хорошем смысле. Как у Остапа Бендера. Я мучительно думал, где бы заработать быстро и много. Чтобы не отвлекаться на заработки и все время отдать учебе.