«…Миг между прошлым и будущим»

Я, несомненно, полный истукан. Такая каменная башка с острова Пасхи. Очень виноват перед Светланкой. Я ее любил, но посвятил жизнь музыке. А она посвятила жизнь мне, сознательно лишая себя многих мирских радостей.

Гениям легче. А нам… работать!

Для меня звук у рояля представляется нейтральным, черно-белым. Закрыв глаза, могу представить: это скрипка, это кларнет, вот здесь виолончель… Когда купил себе муромский электроорган «Юность», хотел работать на нем с наушниками, чтоб не докучать своим близким и соседям. Но у него такой назойливый тембр!.. Он уже изначально как будто ярко-красный, и из него невозможно сделать голубенький или желтенький. Сейчас на синтезаторе чаще всего включаю рояль, иногда электропиано, у него более продолжительный звук, приятный тембр.

Как рождается музыка? Как складывается образ?.. У каждого по-разному. Такой гений, как Моцарт, например, мог просто закрыть глаза и сочинить полностью все произведение, мысленно аранжировать его и только потом записать. Но это — гении!.. Мне же приходится трудиться. Сначала сочиняется какая-то тема. Один знакомый музыкант делает так: сначала — гармонию, аккорды, а потом — мелодию. Я ему говорю:

— Ты же себя сковываешь! Создаешь какой-то размер, как в стихах, ямб там или хорей, а потом пытаешься в него уложиться! Пиши мелодию, какую хочешь, а какой потом получится размер — не важно.

Я делаю наоборот. Сначала рождается тема. Это автоматически приходит. Если сажусь за рояль и начинаю играть — складывается мелодия. С гармонией, аккордами. Плохая она или хорошая, сразу определить не могу. Но благодаря уже большому опыту понимаю, например, что она средняя. Ищу варианты. На какое-то время откладываю, чтобы потом представить, будто я слушатель, а не автор. И тогда сразу слышу все недостатки: тут плохо, там плохо, это вообще надо все выбросить! Так тоже часто бывает. Иногда, если пишу песню, прилягу и мелодию пою про себя. Когда она более или менее сложится, иду к инструменту и играю. Иногда сыграю в другой тональности. А то привыкаешь к одной окраске, а сделаешь выше или ниже — звучит уже по-другому.

Если это, например, пьеса для фортепиано, то, конечно, играю ее на рояле. Хотя какая-то тема может прийти и без фортепиано. Потом сажусь к инструменту, и идет импровизация. Потом могу это изменять, шлифовать.

Бывает, как, наверное, и у поэтов, когда напишутся две хорошие строчки или четверостишие, а дальше — ну никак! И у меня случается: получится запев или припев, а дальше не идет. Тогда откладываю в сторону, пусть полежит. Потом что-нибудь придумается. Или нет.

Практически все время делаешь на конкретного исполнителя. Если у Гайдая, то я знал, например, что будет Юра Никулин петь. Или в «Иване Васильевиче» пела Нина Бродская «Теряют люди друг друга». Это не значит, что требуется нечто особенное. Хотя, конечно, учитываешь возможности, диапазон исполнителя. Некоторые могут, например, субтоном петь, таким снятым голосом, но у них драматических красок мало. А Пугачева может и субтоном петь, и красивым ярким голосом.

Однажды она пришла ко мне на запись, а фонограмма песни не была готова. Я говорю:

— Извини, не пришли музыканты… Записан только бас и барабан.

— А давайте я попробую спеть? — предложила Алла.

И блестяще записала песню…

Вот, к примеру, Исаак Дунаевский. Я всегда считал его у нас композитором номер один. К сожалению, его музыку сейчас редко играют, она незаслуженно забыта, хотя можно было бы современную аранжировку сделать… Когда он писал музыку для фильма, то приносил режиссеру по три-пять (а то и больше) вариантов песни! Потом находил лучший из них, и тогда песня попадала в фильм.

У меня тоже бывает несколько вариантов одной вещи.

Мой консерваторский педагог Евгений Григорьевич Брусиловский говорил мне, когда я на первом курсе приносил ему свое новое произведение:

С Раймондом Паулсом, Юрмала, 2010 год

— Шура, ну, скучная тут мелодия!.. Вот смотрите: тут нота «ре», потом дальше опять «ре». У вас за короткое время шесть раз повторяется «ре». Это создает статичность. Вы все долбите ее, долбите!.. Может, она отдельно и не слышна, но в целом получается не очень…

Я говорю:

— Да, но у меня здесь гармония изменяется, аккорды!..

— Шура, — улыбался он, — народ гармонию не слышит! Народу надо мелодию!..

Я это тогда хорошо запомнил.

Короче, пилите, Шура! Шлифуйте мелодию!..

Ах, этот неувядаемый бах!

В детстве мне очень нравились Глинка и Чайковский. Прокофьева поначалу не понимал. Мой приятель Жора Иванов, впоследствии ставший ректором Новосибирской консерватории, с которым мы вместе в музыкальной школе учились, говорил:

— Посмотри, какая музыка у Прокофьева! Ты послушай, вот «Петя и волк»… Как здорово сделано вот это, это!..