Миг столкновения

Хочу сказать Джонасу: хорошо, что твоя мама плачет. Вовремя прикусываю язык, ведь такие слова прозвучали бы сентиментально, а значит, жестоко. Депрессия – она что делает? Она подкрадывается во сне, окутывает все тело, как тень; душит и глушит импульсы ватным туманом. Вот говорят, человек в депрессии не может смеяться; но я лично и плакать не могла. Я вообще ничего не чувствовала.

Вместо откровений задаю встречный вопрос:

– Ты злишься на маму, да?

– Злюсь.

Во взгляде – вина и удивление от собственного признания. Будто оно без спросу с языка сорвалось.

– Я об этом никому не говорил. Я об этом даже не думал. Может, «злюсь» – неподходящее слово. Мама ведь не виновата. Просто мне от этого очень плохо. И маме плохо. И Лии с Исааком, и…

– Ты делаешь все, что можешь. Ты о младших заботишься, по дому хлопочешь. Предоставляешь маме достаточно времени, чтобы предаваться скорби.

Глажу Джонаса по бедру и добавляю:

– Ты все на себя взвалил.

Джонас дергает головой. Будто услышал, но словам не поверил. Меня переполняет жалость, но никуда не делось и ощущение чуда. Мы с Джонасом – на крыше мира. Где-нибудь в Мадриде, Сиднее или Гонконге есть же, наверно, парочка вроде нас; интересно, эти ребята сейчас вот так же сидят, ногами болтают, и звезды над ними – только руку протяни?

– Ну вот, – вздыхает Джонас. – Такой хороший день был, а я своими излияниями все перечеркнул.

– Ничего ты не перечеркнул.

Вздох теснит и мою грудь – то, что я должна сейчас сказать Джонасу, очень тяжело. Мне даже думать об этом претит, не то что озвучивать. И все-таки я озвучу, ведь так надо. Для Джонаса.

– Ты, наверно, считаешь меня легкомысленной и безбашенной, но ты кое-чего не знаешь. Мне, Джонас, случалось плутать по самым заплеванным переулкам тоски. И случалось драться в этих переулках не на жизнь, а на смерть. Так что, если тебе понадобится выпустить пар, или помолчать в компании, или выговориться – я к твоим услугам. Запомни: темные тупики меня не пугают.

– Спасибо тебе, Вив.

Кажется, ему полегчало. Он откинулся, оперся на локти. Грудная клетка поднимается навстречу небесам.

– А я ведь боялся, что ты, если узнаешь о… о нашей ситуации, сбежишь. Моя семья – далеко не подарок…

– Я сама не подарок.

Откидываюсь назад, опираюсь на локти, копирую позу Джонаса. Наши животы подставлены закатному солнцу.

– Меня заморочками не шокируешь, Джонас. Если бы мне повстречался совершенно благополучный парень, я – Бог свидетель – от скуки бы уснула. Это при моей-то бессоннице.

Джонас скосил на меня глаза, хитро улыбается:

– Ты чего?

– Ничего.

Улыбка остается на его лице явно против воли.

– Просто я… я очень рад, что ты здесь.

– А я очень рада, что ты здесь.

Над городом, в «здесь» и в «сейчас», мы остаемся до упора. Последний закатный луч догорает, освещая нам путь по крыше, через дверь, в будущее время.

* * *

Потом, ночью, я думаю: жаль, что Джонас не поцеловал меня на крыше. Правда, у нас был тяжелый разговор. Такая тяжесть вполне может свалить душу, распялить ее на земле, придавить. Объективно уже поздняя ночь, около часу; но по моим стандартам нормально. Я у себя в комнате, занята шитьем; а чем еще в такое время заниматься? Отпарываю полоску подола от старого платья. В результате платье станет более коротким и более дерзким, но работа, доложу я вам, ужас какая скучная. Поэтому я забавляюсь – воображаю сцены, в которых Джонасу отводится активная роль. На самом интересном месте пищит сотовый. Сообщение. Думаю: хоть бы от Джонаса. Ага, так и есть. «Ты не спишь?» – спрашивает Джонас. Конечно, не сплю. Новое сообщение. «Выгляни в окно». Вся в предвкушении, выглядываю. Точно: Джонас Дэниэлс стоит на подъездной дорожке.

– Привет.

Ночной ветер треплет вихры, руки в карманах. Вид такой, будто Джонас сам не рад, что явился.

– Привет.

Стараюсь поздороваться обыденным тоном – а это непросто, когда кричишь со второго этажа.

– Что стряслось?

– Не спится. Устал, как собака, а заснуть не могу. Хочешь прогуляться до пляжа?

– С тобой?

Это я его так дразню. Джонас отвечает красноречивым взглядом: «Может, не будешь острить? Мне и так тяжко».

Рот сам растягивается в улыбке.

– Конечно. Сейчас спущусь.

На мне темно-синяя ночнушка на тонюсеньких бретельках, отделанная кремовым кружевом. Не более открытая, чем обычное летнее платье. В смысле, можно не переодеваться. Я лишь набрасываю кремовый кардиган и закрываю глаза. Пытаюсь расшифровать свои ощущения. Я словно вскочила с постели и влезла в свитер, чтобы сбегать к почтовому ящику. Близенько, но не совсем в точку. Ну конечно! Ожерелье из искусственного жемчуга. Нить крупных, плотно подогнанных бутафорских жемчужин, вокруг шеи, еще раз и еще. Вот так. Теперь я – девушка, которая вскочила с постели ради экспромт-свидания на пляже.

Спускаюсь по лестнице. Мама сидит в гостиной на диване, перед телевизором, ко мне спиной. Смотрит французский фильм с субтитрами, потягивает белое вино. Поворачивает голову. Взгляд пристальный, улыбка лукавая.

– Ну и что ты делаешь, Вив?

– Пытаюсь выскользнуть из дома незамеченной. А разве непонятно?

Стою, ерошу волосы.