Миг власти московского князя

— Не пойму я, что папа этот от нас хочет, зачем на нас рати шлет? — спросил, облокотившись на стол, Никита.

Северьян усмехнулся, переглянулся с воеводой, сразу не найдя, что ответить молодому любопытному сотнику.

— Как тебе сказать, — почесал боярин затылок, — земли, видно, Ордену мало. А за Орденом подумай, кто стоит? Вот то-то и оно! Земля нужна рыцарям, что име­нем Христа прикрываются, но заботятся лишь об уве­личении своих владений и о приумножении паствы для папы латинского. Они так рука об руку и идут. Па­па ведь уж давно своих легатов к нам шлет.

Князь на эти слова закивал, а гость продолжал:

— Новгородцы некоторые, будь их воля, давно бы по примеру псковского боярина Твердилы Иванковича ворота своего города врагам отворили. Им ведь глав­ное, чтобы с Ганзой торг без помех вести. Да и вокруг не лучше дела: сумь и емь — на свеев глядят, чудь с во­дью да ижорой [60]всегда вере нашей православной со­противлялись… Еще Юрий запретил латинским чер­нецам их в свою веру обращать. Ну и что с того, что православными назвались? Почитай, у многих креще­ных за иконами идол еще хоронится. Им что митропо­лита слушать, что папу — все едино: и свечку поста­вят, и где-нибудь на капище в лесной чаще своим неза­бытым богам помолятся.

— А что ж от людишек простых почитания ждать, когда и князья пастырей не больно-то чтут, — сказал воевода.

— Это ты, Егор Тимофеевич, верно подметил. Го­ворят, еще Изяслав Мстиславич собрал епископов да заставил избрать митрополитом не грека, а нашего чернеца — как, бишь, его — Климента Смолятина. И Михаил Черниговский своего митрополита в Киеве ставил — игумена Петра Акеровича.

— Так его Даниил Романович сверг и епископов, что при нем были, разогнал, — вставил воевода.

— Да, да, — кивнул боярин и, поправив прямую белую прядь, упавшую на глаза, продолжил свою мысль: — А припомни-ка Андрея, которого Боголюбским прозвали! Он-то как отличился! Три раза епископа греческого прогонял, но добился-таки своего, поставил угодного себе Федора, из киевского боярского ро­да. Думал, видно, князь, что Федор ему во всем послушен будет, а того не получилось, и рассорился с ним. Разобиделся князь, послал епископа на суд в Киев, где сидел митрополит Константин, давний недруг владыки. Уж он-то отвел душу: низложенному владыке язык урезали и руку отрубили…

— Нечего сказать, по–христиански поступили, милосердно, — удивился Никита.

— А ты как думал? Власть, она везде власть. И священники, может, и ближе нас, смертных, к Богу стоят, но они такие же люди, как и все… — с тоской в глазах посмотрел на сотника воевода.

— Слышал я как батюшка на службе про хана Ба­тыя ласковые слова говорил, так ушам своим не пове­рил, — не унимался Никита.

— И я в первый раз не поверил, — неожиданно поддержал его князь, — с тех пор пред иконой, что мать мне вручила, молюсь. Не хочу более слушать похвалы врагам земли моей, которую они кровью русич чей обильно полили.

— Люди Батыги Божьих храмов без особой нужды не трогают, может, потому и возносят пастыри наши за них молитвы… — проговорил воевода.

— Это на их совести. Говорят ведь, что всякая власть от Бога, а нынче верх над нами Орда взяла, вот и превозносят наши иерархи нехристей, чтоб паче чаяния бунтовать людишки против татар не вздумали! А куда уж бунтовать с такими-то силами? Потому, я думаю, и Ярослав Всеволодович, светлая ему память, вынужден был смириться с тем, что ордынские ханы выше наших князей стали. Это он понимал, вы вот с братом уразумели, до меня и до некоторых таких, как я, горькая правда дошла, а в народе-то разные на сей счет мысли бродят, могут с отчаяния и за вилы схватиться — терять ведь все одно нечего. А проповеди от смуты всех берегут. Вот и подумаешь, что, выходит, и они на пользу. Обиженным где еще теперь успокое­ние найти, как не в храме? Как тумены татарские уш­ли, народ валом в соборы повалил, последнее, что оста­лось, к алтарю понес. Еще жить негде было, а храмы первыми из руин поднимали. Значит, так сами люди захотели, — ответил на это боярин.

— Как не захотеть, когда тебе твердят, что в разо­рении земли родной, в гибели родных виноват ты сам. Грешил, мол, в храм редко ходил, пост не соблюдал. А подумать, так ли это, горе мешает! Кто ж грех свой не станет замаливать? Принес дары, свечку поставил, помолился — вроде и полегчало, — сказал воевода, глядя куда-то в сторону, — а душа-то все равно в тоске тонет. Сам знаю. Никогда обо всем этом не думал преж­де, думать стал, как с князем живым от татар ушел…

Воевода замолчал. Молчание надолго воцарилось в княжеской горнице. Прервал его сам князь.

— А мне вот какая мысль покоя не дает, — сказал он, — кто ж нам на подмогу придет? Ведь у Киева дав­но прежней силы нет, Рязанское княжество, почитай, более всех от поганых пострадало, и даже новгородцы теперь отложиться хотят. С кем же, если понадобится, нам против Орды встать?

— Ты, князь, зря союзников ищешь. Брат твой давно, видать, понял, что теперь с татарами не воевать, а уживаться надобно. Так и Ярослав Всеволодович де­ло вел, — ответил Северьян.