Миг власти московского князя

Кузьку это нисколько не удивляло, и он, давным-давно переступивший кровавую черту, не собирался никого наказывать за жестокость. Сама жизнь обо­шлась жестоко с его товарищами, лишив родных, кро­ва, изувечив душевно и физически, и все они считали, что вправе мстить за нанесенные ею обиды. Тех, кто был с этим не согласен, в ватаге, как думал Кузька, давно не осталось. Он сам приложил к этому руку, пре­секая любые разговоры о том, что татям и бродням не пристало обагрять руки кровью, достаточно, мол, доб­ро отобрать.

Разговор с одним таким вольнодумцем Кузька за­помнил очень хорошо, и прежде всего потому, что ему не удалось, как бывало обычно, выйти из него победи­телем.

— Может, еще на паперть с протянутой рукой встать? — с издевкой спрашивал он тогда у осмеливше­гося усомниться в правильности действий главаря. — Али с сумой по дорогам пуститься? Заблеять жалост­ливым голосом: «Подайте бедному калеке на пропита­ние, хата сгорела, жинку с дитями татарин в Орду увел!» — наклонив голову набок, закатив глаз и выста­вив трясущуюся ладонь, продолжал он под громкий гогот ватажников. — Виданное ли то дело? — почти вскричал Кузька возмущенно.

— Но сирот-то зачем множить? — неуверенно про­звучал вопрос русобородого мужика, хмуро глядевше­го на главаря.

— А наши-то детки где? Кто за их погибель отве­тит? —распалялся все больше бездетный Кузька.

— Добро забрать, и того бедолаге хватит, — не уни­мался смельчак.

— А как добро это нажито? Трудом праведным али обманом и хитростью? — прищурив здоровый глаз, спросил Кузька, с нескрываемым удовольствием при­водя свой любимый и всегда действующий довод.

— А тебе-то не все едино? — проговорил неожидан­но твердо возмутитель спокойствия. — Для нас ведь разницы нет. Хоть и трудом непосильным нажито доб­ро — все одно нашим будет! А у тех, кто побогаче, за­щита есть, они в одиночку по лесам не гуляют.

— Может, кто хочет, чтобы мы в ратаи подались? На земле от зари до зари горбатились? Живностью вся­кой обзавелись? — прозвучал издевательский голос.

— А что в этом плохого? — прервал возмущенную Кузькину речь вопрос еще одного осмелевшего.

— Свободу свою променять хотите на какое-то доб­ро? На богатства, которые сегодня есть, а завтра их али князь, али татарин отберет? Так что ли? — тихо про­хрипел злой голос, который уже через мгновение стал каким-то приторно–елейным, и Кузька, выпятив ни­жнюю губу, проговорил с притворной обидой, обраща­ясь к ватаге: — Что ж, мы никого не держим! И это сущая правда! Мы только помогаем, как можем, тем, ко­го нужда к нашему берегу прибила. Не пришлись мы кому по сердцу, — вздохнув, сказал главарь и много­значительно посмотрел на противника, — так кто зна­ет, чья в том вина? А насильно, как известно, мил не будешь. Мы не по стародавним Мономаховым законам живем. У нас законы другие! Кто по ним жить не хо­чет — скатертью тому дорога! Не держим! — прогово­рил он и указал ладонью в сторону темной чащи.

— И на том спасибо, — ответил, поднимаясь с зем­ли, русобородый мужик. Он взял узелок, на котором сидел, перекинул его через плечо и, поклонившись всем собравшимся у весело горящего костра, прогово­рил спокойно: — Думал среди вольных лесов и лугов душа оттает — ан нет, не вышло. Кабы совсем не зака­менеть, на чужое горе и кровь невинную глядючи. За хлеб, за приют благодарствую! А теперь прощевайте, не поминайте лихом. — Мужик слегка склонил го­лову и вышел из освещенного костром круга, сразу растаяв в ночной темноте.

У костра на некоторое время воцарилась тишина. Все молчали. Стало слышно, как потрескивает охва­ченное огнем толстое дерево, а в стороне, куда напра­вился осмелившийся на выступление против Кузьки мужик, хрустят под его ногами сухие ветки.

— Что ж, горевать о таком ватажнике не будем. Нам в деле рядом верное плечо надобно, а на такого разве можно положиться! — прервав затянувшееся молчание, сказал твердо Кузька и, посмотрев на окру­жающих, помолчав мгновение–другое, неуверенно произнес: — Одна печаль: как бы он кого к нашему ло­гову не привел!

— Да кого ж он приведет? — вырвался у кого-то вопрос, но, поймав на себе сверлящий взгляд, опло­шавший ватажник поспешно вжал голову в плечи.

— А кто его знает, что ему на ум взбредет… Мо­жет, и к посаднику в город податься, чтобы тот людей на нас послал, — задумчиво стал говорить Кузька, но, сразу же уловив, что к такой возможности его сотова­рищи относятся с большим недоверием, продолжил размышлять вслух: — Или… в какое большое село на­правится, мужиков подговорит. Такое, судя по по­явившемуся на лицах смятению, казалось вполне осу­ществимым, и Кузька продолжил развивать свою мысль: — Подговорит их, они и нагрянут к нам, когда мы того и ждать не будем. Застанут они нас врасплох и ночью перережут, как овец.

— Так что ж мы его отпустили! — догадавшись, к чему клонит главарь, возмущенно спросил конопа­тый отрок, который пристал к ватаге еще зимой и сра­зу понял, с кем надо водить дружбу, чтобы чаще полу­чать жирный кусок из похлебки и реже отправляться на разбой, где приходилось рисковать своей шкурой.