— Не спеши, Михаил Ярославич, — ответил на это воевода, стараясь унять гулко бившееся в груди сердце, — мы с тобой, чай, не на пожаре, да и Владимир пока далеко. Что ж распаляешься? Выслушай, коли доверил мне свои тайные желания. Ты с думами этими сжился, а мне‑то они в новинку, потому сразу и не нашелся, что тебе ответить, — пояснил Егор Тимофеевич, чувствуя, что князь снова готов прервать его. — Есть в твоих словах доля правды: Великое княжество — это не завалящий удел. Там у князя хлопот полон рот. Только смотри, успевай поворачиваться.
— Будто мне это не ведомо, — буркнул недовольно князь себе под нос.
— Были у нас примеры, что и младенец княжил. Вопрос только в том, кто за несмышленым стоял. Вон и братья твои — Александр да Федор, — им батюшка Новгород доверил, когда их носы чуть из‑под стола показались. Ярослав Всеволодович поддерживал, своим людям за ними пригляд поручил, старался в обиду не давать. Я к тому речь веду, что любому князю опора нужна. Есть ли она у тебя? Ты такое замыслил — а людей рядом маловато! Не обидеть тебя хочу, а от шага необдуманного предостеречь.
Воевода чувствовал недовольство князя, которое возрастало с каждым его словом, но, как не раз бывало, решил все‑таки высказать до конца свою точку зрения. Князь же, осознавая, что сам затеял этот тяжелый разговор, превозмогая себя, сдерживал грубые слова, которые были готовы вырваться наружу и обидеть до глубины души единственно близкого человека, который мог дать дельный совет. Положив руки на стол, Михаил Ярославич то сжимал кулаки, то разжимал их, с каким‑то удивлением смотря на свои ладони и стараясь не встретиться взглядом с говорившим.
— Вот у Святослава опора, видать, хлипкой оказалась, ежели княжество под его рукой ходуном заходило. А за твоей спиной кто? Дружина? Не в обиду тебе — но разве те сотни, что с тобой в Москву пришли, дружиной назовешь? Оборонить удел, коли доведется, люди твои еще с горем пополам, может, и смогут, а вот на приступ? Да такого города! Силенок не хватит!
— Я это и без тебя знаю! — кинул раздражено князь.
— А коли знаешь, так что ж замышляешь неисполнимое? Али не на силу, а на смекалку рассчитываешь? Но и для этого какая–никакая опора нужна. Где она у тебя?
— Ты меня как мальца провинившегося отчитываешь, — со злой обидой заметил Михаил, — потому с тобой говорю, что совет нужен, а ты одно талдычишь.
— Так открывайся, коли уж начал. Что ж водишь вокруг да около! — как можно спокойнее ответил воевода. — Тогда и я, может, чем помогу. Ты у меня совета спрашиваешь, а у меня глаза завязаны.
Князь последний раз сжал кулаки, сам налил в свой граненый кубок ставленого меда, выпил залпом и, утерев тыльной стороной ладони пшеничные усы, заговорил…
Разошлись собеседники, когда не закрытое ставнями окошко посветлело.
Князь, довольный тем, что разделил свою тяжелую ношу, поспешил в опочивальню к Марии, которая давно спала, потеряв надежду увидеть своего ненаглядного.
Отказавшись от предложения князя устроиться на ночлег на лавке в горнице, воевода отправился в свои «хоромы», как он называл избу, где жил с самого приезда в Москву, никуда не собираясь из нее перебираться и совсем не думая начинать строительство собственной усадьбы. Тяжело ступая отекшими за время долгого сидения ногами, воевода вышел в сени, где на большом сундуке еще несколько мгновений назад мирно похрапывал Макар, теперь суетящийся в горнице.
На улице было еще темно. Егор Тимофеевич, подождав на крыльце, пока ему подведут коня, тяжело взгромоздился в седло и, вдохнув холодный влажный воздух, направил коня к «хоромам».
Конюший, проводив взглядом удаляющуюся сгорбленную фигуру воеводы, перекрестился. Он уже ожидал нагоняя за то, что уснул и проворонил выход боярина, которому пришлось в ожидании своего гнедого топтаться на ступенях. Но видно, Егор Тимофеевич, любивший во всем порядок и строго наказывавший за нерадивую службу, был сильно чем‑то озабочен и потому не обратил внимания на провинность холопа, иначе наверняка угостил бы плетью.
Думы о ночном разговоре постепенно отодвинулись на второй план.
Вести из Владимирского княжества Михаила Ярославича радовали мало, делая совсем призрачной его надежду на бунт в стольном городе, благодаря которому он надеялся прогнать с великокняжеского стола ненавистного Святослава.
Уже многие владимирцы были Святославом недовольны, но выступать против него не торопились. Да и как выступать, ежели, с какой стороны ни посмотреть, он сел в их город по праву. Мало того, что очередь его подошла, ведь он последний из Всеволодовичей, так еще и в Орде поддержкой заручился.