Читаем Миг власти московского князя полностью

Необжитое княжеское жилье заполнял горькова­тый, источаемый гладко обработанными толстыми бревнами сосновый дух, в нем лишь едва был ощутим запах, исходящий от лампадок, горящих перед образа­ми, и от потрескивающей в шандале свечи.

Разгоряченный быстрой скачкой, князь не сразу смог успокоиться. Он прошелся по горнице, недолго постоял у окна, пытаясь что‑то разглядеть сквозь разу­крашенную диковинными растениями слюду, и потом, отпив молока из крынки, оставленной предусмотри­тельным Макаром, отправился в опочивальню.

Затушив свечку, горевшую в небольшом подсвеч­нике, водруженном заботливой рукой на столе у изго­ловья постели, Михаил Ярославич, как был, не разде­ваясь, улегся на соболье одеяло и закрыл глаза.

Спать ему совсем не хотелось, он лежал с опущен­ными веками, слушал какие‑то неясные звуки, доно­сившиеся со двора, и думал о прошедшем дне.

Все то, о чем он хотел забыть, вновь и вновь напо­минало о себе, возвращало к мыслям о событиях ми­нувших лет, за которыми неумолимо возникали виде­ния последних дней, проведенных князем во Владими­ре. Ему даже ясно послышался недовольный голос Святослава Всеволодовича, и, пытаясь избавиться от этого наваждения, князь открыл глаза.

В углу все так же слабо мерцал огонек лампадки, за окном чернела ночь.

«Что же это со мной? — раздосадованно подумал Михаил. — Пора бы о дне грядущем позаботиться, а мне все вчерашний покоя не дает. Воевода тут опять прав. А ежели он мои терзания заметил, то и другому такое под силу может оказаться. А хо­рошо ли это? Конечно же нет! Князю слабость нико­му нельзя показывать ни другу, ни врагу — не этому ли отец меня учил. Сомнения мои поглубже запря­тать надобно».

Князь поднялся, сел на краю ложа и огляделся. Темнота окружала его со всех сторон, лишь в углу у не­большого иконостаса теплился огонек.

«Будто я на дне бездонного колодца по чьей‑то злой воле очутился», — подкралась к нему мрачная мысль. Чтобы прогнать ее, князь встал, направился к окну и, не удовлетворившись увиденным, быстро вышел из опочивальни, миновав большую горницу, где на лавке у стены дремал Макар. Пройдя через широкие сени, Михаил Ярославич распахнул дверь и буквально за­хлебнулся морозным бодрящим воздухом.

Молочный лунный свет лился с небес. Мир вокруг теперь обрел другие краски и уже не представлялся глубоким мрачным колодцем, куда князя бросила не­ведомая сила. Он прошелся по террасе, спустился с крыльца.

В черном высоком небе мерцали мириады звезд. Словно зачарованный, смотрел на них Михаил Яросла­вич, и чем дольше вглядывался в зияющую над ним пропасть, тем сильнее осознавал, насколько он безза­щитен.

«Но ведь и любая тварь земная так же беззащитна, как и я. Все мы под Богом ходим. Никто, ни один че­ловек, знать не может, что с ним будет, как жизнь его сложится. Что ж я заранее в уныние впадаю. Разве не привык я к испытаниям, ведь немало их на долю мою выпало? Слава Богу, жив и здоров ныне, да и с уделом теперь», — размышлял князь, почти совсем успоко­ившись.

Еще раз Михаил Ярославич внимательно посмот­рел на звездное небо, но теперь почти без трепета, а скорее с благодарностью за то, что это бездонное пространство вернуло ему утерянную было уверенность в своих силах.

— День завтра, по всем приметам, ясным будет, — сказал князь вслух, — вот и посмотрим, какая она, Москва, — добавил с усмешкой и вдруг, ощутив холод, поспешил в теплую опочивальню.

Свежий воздух, принесенный князем в горницу, колыхнул пламя лучины, коснулся лица Макара. Тот поежился, осоловело приоткрыл один глаз и, никого не увидев, опять погрузился в безмятежный сон.

В тот самый момент князь уже стоял в опочивальне перед образами. Он бережно дотронулся до створок не­большого металлического складня, подаренного ему ма­терью, когда князь отправлялся в свой первый поход.

«О тебе радуется Благодатная», — медленно шеве­ля губами, в который уже раз прочел Михаил Яросла­вич слова, вырезанные на серебряном поле. Потом он бережно провел кончиками пальцев по лику Пресвя­той Богородицы, доброжелательно смотревшей на него с небольшой иконы, вставленной в центральную часть складня.

Молитва князя была недолгой. Он воспринял вер­нувшееся к нему душевное спокойствие как дар самого Неба и теперь желал только одного — не потерять его вновь и выполнить то, что задумал. Неожиданно для себя Михаил Ярославич ощутил, как навалилась на не­го усталость, и он, быстро раздевшись, лег в постель.

Теперь ничто не угнетало душу князя, и он, едва коснувшись подушки, с легким сердцем погрузился в сон.


4. Воспоминания воеводы. Детство князя


Путь от княжеских палат до жилища воеводы был недальний. Еще в первый день, осматривая строения, приготовленные для прибывших с князем людей, Егор Тимофеевич остановил свой выбор на крепком неболь­шом доме. От этого дома, примостившегося к забору, которым была огорожена княжеская усадьба, до нее самой было всего три сотни шагов, а до гридницы и то­го меньше.

Перейти на страницу:

Все книги серии Рюриковичи

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза