Мигель и Марисол

Она сбегала за луком и выстрелила в сторону стены леса. Тропа открылась, но посередине тропы стоял волк и сверкал своими зелеными глазами. Стрела была у него во рту. Он смотрел на детей. И вдруг побежал вместе со стрелой вверх. Они устремились за ним. Волк бежал и бежал, и дети тоже неслись за ним, не замечая ничего вокруг, точнее перестав это делать. С таким вожатым можно было полностью забыть про осторожность. И вдруг настоящая ласточка закружилась вокруг них. Она была такой яркой, и ее голос звучал ясно и четко. Она словно танцевала вальс вокруг них. А потом она взлетела вверх и кленовый листок стал плавно падать к ним под ноги. Они посмотрели на упавший лист, у ног их лежала стрела Марисол.

Вокруг стоял лес. Огромные лиственницы. Ни волка, ни ласточки не было. Они молча дошли до дома дедушки. И Марисол вцепилась в Исабель, как только увидела ее на пороге. Она прижалась к ней всем телом, молча и уткнувшись носом. Поскольку освободиться не представлялось возможном без боя, Исабель просто обняла ее за спину и стала целовать в макушку, напевая:

– Девочка гуляет, самая прекрасная, листик обретает, что роняет ласточка.

Марисол отцепила только голову и уставилась на Исабель.

После этого она получила последний поцелуй в нос и пока жмурилась, ее захват сзади был как-то ловко сброшен. Песня Исабель все кружилась у нее в голове.

Мигель сидел с дедушкой за столом, и они о чем-то серьезном говорили. О снах.

– Чей это язык? – спросила Марисол.

– Это местное наречие, но на этом языке говорят в стране Принца. «Да и во всех приграничных царствах, – сказала Исабель и улыбнулась, перехватив взгляд дедушки, – Приграничных». При полном их отсутствии.

– Он очень красивый!

Исабель произнесла длинную фразу на звонко-хриплом наречии. Видимо это были стихи. Это было как музыка.

– А когда мы будем его изучать?

– Сейчас, – спокойно сказала Исабель!

– Ураааааа! – закричали дети.

– Ненормальные, – сказала Исабель.

– Ботаники, – обиженным голосом произнес дедушка.

И они погрузились в урок. Учительница настаивала на перемене. Ученики поднимали бунт! Дедушка таскал еду и готовил всякие бутерброды. Но у него всегда получалось все кверхногами. Сыр с брынзой, а хлеб с сухарем, салат с маслом сливочным, а лук с редиской. Но дети не обращали на это никакого внимания и по ходу поглощали все как есть. Ворон каркнул два раза. Дедушка сказал вдруг совсем как-то просто и по-взрослому:

– Пора, ботаники!

Каким-то молодым тихим голосом. И они периферийным зрением увидели стоящего рядом крепкого средних лет мужчину в темной рубашке.

Они обернулись к нему, и он спокойно сказал на звонко-хриплом наречии:

– Пока, – и какое-то неизученное ими слово типа – Хморюзги!

Это выглядело примерна, как:

– Эхли, хморюзги!

– Что это? – спросили они у Исабель.

– Оболтусы, – сказала она и ушла из дома.

– Хморюзга! – два рта кричали друг другу и тыкали пальцем друг другу в нос.

– Пора! – донеслось сбоку.

Лес уходил назад, солнце уже клонилось к закату, птички прекратили свой щебет. Шаги были почти не слышны на мшистой дороге. Тень появилась резко и без грома.

Она пронеслась над кронами чуть сзади бегущих детей, но они заметили ее сразу. Все. Она увидела их. Она искала их все это время. Она сменила тактику. Мигель странным образом понимал через какие коридоры она нащупала его. Они исчезли под деревом и замедлили время. Это смутило ее, но не настолько. Она быстро идентифицировала их снова. Но дети закрыли тропу. Они это сделали хоть и в первый раз намеренно, но очень уверенно. И вот это оказалось проблемой для нее. Лес загудел кронами, ветер начал гудеть в верхушках. Она не могла пробиться сквозь них. Или не хотела. Она увидела их. Она их нашла. И она была удовлетворена. Сердце сжалось. Чувство большого груза навалилось, наплыло, прижало. На сколько лет они повзрослели в этот момент, что сказал бы психолог? Но это чувство прошло. Тень ушла, ушла к себе. Туда, где черные башни замка нависали над дорогой. Туда, где был еще кто-то. Кто-то черный. И кто-то еще. Они шли вниз спокойно, быстро, уверенно.

– Хморюзга! – сказал Мигель.

– Сам!

Собака стояла у самой стены. Марисол целовала ее в лоб, но впервые это было как-то иначе:

– Не волнуйся! – говорила она ему после каждого касания губами.

Но собаке это не казалось убедительным тезисом.

– Так собаки не смотрят! – сказал, улыбаясь, Мигель, тоже наклонился, прижался щекой к его шее и пошел к колодцу.

Потом он остановился на полпути, повернулся и сказал:

– Ты все дрова переколол? Мне-то оставь чуток! Трудоголик!

И уже удаляясь:

– Когда ты спишь?

Поиски ласточки

Марисол видела всадника, видела медведя, видела женщину у окна, но дядю Сережу она не видела давно. Он стоял собранный и целеустремленный. Казалось, он проломит любую стену. Но он смотрел на тонкие-тонкие свечки, которые, казалось, горели вечно. Этого она не видела. А он не видел ее. И не слышал. Но она спросила кого-то, кто стоял рядом:

– Что это?

Голос справа ответил:

– Такие вот. Горят 40 дней.

Марисол обернулась и увидела очень старенького старичка. С бородкой, в рясе потертой.

– А зачем они?