Мигранты

Так вот - на самом пике продуктивности исполнителя, сборщица пропала.

Можно предположить всякое. Наиболее реально - мужчина, не принц, разумеется, но зрелый осанистый дядька, малопьющий, с халупой в пригороде, "можно с небольшим физическим недостатком", как это пишут в объявлениях отчаявшиеся вдовы, - вот такой мужчина возник перед нею однажды под кустом, и - о диво, - он отвечал всем ее скромным требованиям. Возможно, после первого знакомства он попросил ее бросить это малопочтенное занятие? Кто знает... Тайна ее исчезновения, быть может, вообще не связана с исполнителем желаний; скажем, следуя к пункту сдачи посуды, сборщица переходила со своей коляской (наобум Лазаря, как у нас принято) проспект Пятидесятилетия, в результате чего попала под автобус. Горка битого стекла на асфальте да ворох окровавленного тряпья - вот и все, что осталось в результате редкостного взаимодействия.

Но - и не следует это сбрасывать со счетов - итог может быть совсем другим. Откуда нам знать, что скрывалось за плоским лобиком сборщицы. Что мы вообще знаем о внутреннем мире сборщиков посуды, этих санитаров леса? Почему предполагаем высокие устремления свойственными лишь себе, а за малыми сими числим лишь поползновения (не желания даже). Во всяком случае, у новоявленного пункта стеклотары (некто предприимчивый соорудил уже возле куста ларек, ибо стеклянная гора росла день ото дня), так вот, возле этого ларька время от времени появляется этакая парковая пичуга, девушка лет пятнадцати, веселое нескладное созданье, она стрекочет с подружками, взглядывая иногда на ободранную будку, словно пытаясь вспомнить что-то. Она? Кто знает, кто знает...

ПЕВЕЦ ИЗ ГОМЕЛЯ

Теперь, наверное, уже мало кто помнит оперного певца Петра Дунаева (сценический псевдоним, настоящая фамилия Скиба), и не только потому, что любители оперы того времени, да и вообще любители оперы, изрядно повымерли с тех пор, а и по той еще причине, что в пору повального интереса к уходящему жанру Дунаев-Скиба вовсе не был фаворитом. Звезда его блуждала по периферийным, губернским и уездным городкам и ни разу не озарила столичные подмостки - разве что где-нибудь в окраинном театрике, да об этом никаких упоминаний в тогдашней прессе... Фотография поры бенефиса дает представление о певце Дунаеве: это рослый стареющий дурак в костюме Пьеро, который подчеркивает начинающиеся изменения в фигуре; пышное жабо оттеняет мятую алкогольную физиономию с мало подходящим ей выражением аристократической спеси. Несмотря на всю эту напыщенность и декоративное величие, снимок оставляет печальный осадок.

Как уже говорилось, не будучи ни Карузо, ни Шаляпиным, ни Собиновым, Дунаев-Скиба по всему должен был безымянно унавозить тощую почву отечественной культуры, как на это до него, да и во все времена обречены сотни посредственных дарований, фон для настоящих светил. Не тут-то было! Один биограф, весьма крупный музыкальный критик, ни с того, ни с сего заинтересовался давно почившим певцом. Что его толкнуло - неизвестно: возможно, он вырос как раз в том периферийном поясе, что попал в сферу культурного обслуживания труппы Дунаева, возможно, первые детские музыкальные впечатления сформировались у критика именно под его блеющий тенор, так или иначе, этот критик с чудовищной дотошностью и трудолюбием воссоздал жизненный путь певца. Была издана толстая монография с приложением - гибкой пластинкой с перезаписью не то трех, не то пяти Дунаевских партий в разных операх. Я их не слышал, да и сенсации эта перезапись, судя по всему, не произвела.

Но вот что прошло мимо внимания критика, увлеченного лишь вокалом личная жизнь Дунаева-Скибы. Перечень корреспонденции в конце книги дает слабое представление об интенсивности и обширности связей певца. Переписка почти не затрагивает сценическую жизнь маэстро, это исключительно любовные письма и записочки. Именно поэтому автор монографии с некоторым раздражением объединяет письма в пачки, например: "1911, август, Полтава, 1 - 2718, письма личного характера", и больше к ним не возвращается. А зря.

В основном это любовные признания, почти в каждом - предложение следовать за кумиром хоть на край света. Пылкие короткие записочки: "Завтра там же - Н.", "Видела вас сегодня во сне. Приходите, я сегодня одна. - Цецилия Фохт", "После этого ты мой навсегда. Соня", и т.п. Повторные послания от тех же корреспонденток настигают любвеобильного Скибу, как правило, в другом городе; обычно это смятенное, короткое, а то и на нескольких страницах сообщение о том, что роман их не остался без последствий.

Неизвестно, что отвечал Скиба, но огромный его архив (труппа в конце концов ради смеха отвела здоровенный сундук под корреспонденцию Скибы, этот сундук возили с декорациями и прочим реквизитом и он чудом уцелел во время всех пожаров и социальных переворотов), архив его дает такие вот ориентировочные цифры за тот же 1911 год:

Январь, Ревель - 1673.

Февраль, половина марта, Брест-Литовск - 1027.

Март - апрель, Могилев - 2114.

Май, упомянутая уже Полтава - 754.