Миграции

На вторую ночь все готово. Лея заказала механику на берегу какую-то запчасть, теперь остается только ждать. В связи с этим мы пьем. Малахая так переполняет нервная энергия, что он не в состоянии сидеть на месте. Бэзил сварливее обычного. Лея — угрюмее. Эннис — молчаливее. Аник в точности такой, как и всегда, а Дэшу выпало собрать в кучку остатки позитива и обрывки энтузиазма, чтобы засадить нас за игру в карты.

Про себя я ничего не знаю.

Часы ползут. Я их разве что не пересчитываю, хотя в этом и нет никакого смысла. Мы не зажигаем света, сидим на палубе при одной только луне. Нужно отдать Дэшу должное, он подключает к игре абсолютно всех, помогает расслабиться — мы даже смеемся над его топорными карточными фокусами. Малахай и тот утихомирился и рассказал нам историю о том, как в детстве подшучивал над сестрами. Мы покатываемся со смеху, и я без предупреждения и без объяснения осознаю, что чувствую себя одной из них. Вопреки всему, я с ними счастлива и знаю, что могу стать своей здесь, на «Сагани», пусть даже только и в другой жизни.

С ними тяжелее думать о смерти. Рядом с ними во мне появляется тень мысли — мысли, которая неким образом связана с жизнью после этой миграции; это опасно.

Однажды я спросила у Найла: что, по его мнению, происходит с нами после смерти, и он ответил: ничего, только разложение, испарение. Я спросила, как, по его мнению, это должно влиять на нашу жизнь, на то, как мы ее проводим, на то, в чем ее смысл. Он ответил, что у нашей жизни нет смысла, это лишь цикл регенераций, что мы — непостижимо кратковременные вспышки, равно как и животные, мы ничем не важнее их, ничуть не более достойны существовать, чем любое другое живое существо. Что в силу своей заносчивости, своих поисков смысла мы забыли о том, что надо делиться с другими планетой, даровавшей нам жизнь.

В сегодняшнем письме я пишу ему, что, как мне кажется, он был прав. Однако я думаю, что смысл все-таки есть, и состоит он в заботе, в том, чтобы сделать жизнь краше и для себя, и для тех, кто рядом.

— Тебе не надоело? — спрашивает Лея, садясь рядом со мной. Вино выплескивается из ее стакана на бумагу, мои неряшливые строчки расплываются. — Ты прямо одержимая. Что ты ему пишешь? — спрашивает она требовательно. — Про нас рассказываешь?

— Бывает.

— И что ты рассказываешь про меня?

Я поднимаю на нее глаза. Она слегка пьяна, слегка задирается.

— Пишу, что ты немилосердна, суеверна и подозрительна. Пишу, какая ты прекрасная.

Она отхлебывает.

— Хрень. Напиши ему, что он идиот. Что нафиг он тебе не нужен. Он тебе не нужен, Фрэнни. — А потом протяжно: — Stupide creature solitaire.

— Как ты думаешь, что с нами происходит после смерти? — спрашиваю я.

Она давится хохотом:

— Ты что, больная? Какая вообще разница?

— Никакой.

Молчание, а потом она глубоко и протяжно вздыхает:

— Мне кажется, мы попадаем туда, куда заслужили, а уж это только Богу решать.

После этого молчит, и я тоже.

Потом, когда она носом вперед пьяно ныряет в койку, я приношу стакан воды (которая снова течет из крана) и ставлю ей на тумбочку. Остальные тоже разбрелись по койкам, но я пока не ложусь, а выхожу на опустевшую палубу. На вахте Бэзил, я вижу: он курит на носу, обратившись лицом к берегу на случай появления других судов. У меня нет ни малейшего желания приближаться к нему и получать очередную порцию яда, а потому, по внезапной прихоти, я забираюсь повыше, в «воронье гнездо». Мне сюда лазить не положено: легко поскользнуться и упасть, если не провел всю жизнь в море, но рядом никого нет, а мне сегодня хочется посмотреть подальше, оказаться подальше от дышащих тел, под небом. Огоньки на других судах подмигивают и мерцают внизу, вот бы они погасли вовсе и погрузили мир во тьму. Люди не оставили в нем места ни для чего, кроме себя. Любовь к темноте я переняла не от мужа, хотя и переняла от него очень многое, она пришла ко мне из нашего нижнего загона в глубокие колдовские предутренние часы, когда подлинная ночь укутывала звездное небо, море тихо гудело вдалеке, а рядом молчала бабушка. Сколько ночей провели мы в непроглядной тьме загона, ни разу не обменявшись ни словом — я лишь изредка вздыхала, потому что предпочла бы спать в кровати.

Сидя сейчас здесь, на главной верхотуре судна, я отдала бы что угодно, любую часть себя — хоть плоть, хоть кровь, хоть даже само сердце, — чтобы вновь оказаться внутри одной из тех ночей, встать в темноте рядом с бабушкой, с той, что бесила меня и сбивала с толку, с той, что оставалась непостижимой и недостижимой, с той, что любила меня, когда не любил больше никто, хотя я, в своем неоглядном стремлении к одиночеству, этого просто не замечала.

В совсем поздний час до меня доносится звук. Похоже, я уснула в «вороньем гнезде», потому что в явь возвращаюсь под дальний рокот судового двигателя.

Медленно поднимаюсь. Крепко держусь за ограждение. Щурюсь во тьме. Огни приближаются, белый и синий, со стороны входа в бухту, со стороны моря.

Мать вашу.