А ещё на теле отчасти знакомого алурина обнаружился кинжал с зачарованием
От диверсанта с таким сочетанием предметов и субстанций ничего хорошего ждать не приходилось. Но и самому ему, раз уж изловили, на пощаду рассчитывать не следовало.
— А если он не один такой? — спросила алурина с тревогой.
— Да почти наверняка не один, — призыватель фыркнул мрачно. — Где-то рядом должны сидеть в
— А могут и не один-два.
— Могут… к сожалению. Но сделать с этим ничего нельзя.
— Если они попытаются приблизиться… — начала было Шак.
— Если, — вздохнул Мийол. — Этого ты ведь из-за движения заметила?
— …
— В общем, пусть себе сидят. Пока они неподвижны, они неуязвимы — но и не опасны… ну, не очень опасны. И-эх! Не было печали: жили, не скучали…
На то, чтобы основательно привязать диверсанта к одной из массивных, от прошлых хозяев мезонета оставшихся скамей — кверху пузом, кисти и лодыжки связаны внизу, отдельная петля удерживает горло — ушло с четверть часа. Ну, фактически меньше.
Просто на то, чтобы пойманный алурин оклемался от гипоксии, тоже потребовалось время.
Вот только придя в себя, незваный гость упорно отказался разговаривать на низкой речи. И не просто делал вид, будто владеет лишь алуро (урезанной, огрублённой версией полноценного алуриниса), — он и на родном наречии только грязно ругался, намеренно распаляя в себе бешенство. За подобным эмоциональным штормом различить нюансы реакций выходило как бы не сложнее, чем за фирменной заморозкой Никасси.
— По-моему, — сказал Мийол, — он не осознаёт своего положения, ученица. Выключи его.
Шак сызнова использовала фокус с гипоксией.
А через четверть часа диверсант, очнувшись, первым делом увидел собственное отражение в зеркале… с аккуратно выбритой полоской посреди лба.
— Нравится, голубь?
— Не-е-ет… что-о-о…
— Ты забрался в дом алхимика. Сейчас у тебя в жилах плещется ровно столько седативов, чтобы сызнова распалить бешенство не получилось, но и реакции не притупились до полного исчезновения. А той замечательной штуки, что гасит чутьё через мой сигил, у тебя больше нет.
— Ты-ы… пожале-е-еешь…
— Если бы Шак тебя не отловила, я бы пожалел куда сильнее.
— Я-а-а… буду… молча-а-ать.
— Это возможно. Но если ты действительно будешь молчать — торжественно обещаю тебя побрить
В сине-зелёном взгляде Мийол прочёл в свой адрес бессильные пожелания исключительно дурного. Но…
— Мал-мала, — на выдохе, с нотой обречённости.
— Чудесно. Для начала: как тебя зовут?
…разумеется, ни о каком полноценном и добровольном рассказе речи не шло. Алурин изо всех сил юлил, умалчивал, громоздил враньё поверх вранья — но с формальной точки зрения всё же не запирался наглухо. Чего призывателю хватало. Единожды ухватившись за ниточку истины, он старательно распутывал весь клубок целиком. В точности так, как следовало: повторяя вопросы в изменённых формулировках, прессуя собственной аурой до холодного пота, пробивающего даже сквозь седативы, уточняя детали…
Вот только пользы от его усилий выходило куда меньше, чем хотелось бы.
И предсказать причину мог бы даже дурак.
Ну в самом деле: кто не расскажет лишнего на допросе, даже будучи пойман и принуждён к искренности? Правильно. Тот, кто сам ничего толком не знает. Битый час длилась беседа, давно уже настала ночь, Мийола ощутимо бесила перспектива недосыпа… а меж тем полезный выхлоп допроса, если без лишних узоров, укладывался в несколько скупых фраз.
Во-первых, на подстраховке у незваного гостя действительно имелся ещё один алурин. Что хорошо: один — не двое и не шестеро; ещё один скрытник, пусть даже вооружённый, много не навоюет. Причём задача у того, кто на подстраховке, сугубо пассивная: помогать отправившемуся «на дело» — не его шерсть. Его — сугубо слежка, работа свидетеля.