Мийол-ученик 2

— …не может стать медиумом тот, кого в детстве хоть кто-то любил. Так странно устроен этот печальный дар — умение видеть чужие мысли и испытывать чувства, способность входить в чужие внутренние миры. Если малышу есть, на кого положиться, если он знает, что его защитят и поддержат, не ждёт ежеминутно окрика и пинка, если он счастлив, — он никогда не узнает, каково это. Зачем счастливому человеку становиться тонкой мембраной, тугой струной? Оставаться человеком куда приятней.

— Не вижу в этом даре ничего печального, — сказал Мийол упрямо. — Или нелюдского.

— А зря. Ты сам приобрёл сенсорику копированием Атрибута от Эшки. Не самого сильного магического зверя, выживавшего за счёт ночного образа жизни, повышенной чуткости и стремления избегать любых угроз. Да и потом, не мне тебе объяснять: имеющие Атрибуты — уже не вполне люди. Физиологически так уж точно. Да и магически тоже. Не напомнишь, кто пытался объяснять мне разницу между обычной аурной чувствительностью и чуйкой через Атрибут?

— Через сигил. Лучше называть это так.

— Ой, да какая разница? Словно от смены названия реальность изменится! Суть в том, что это твоё скрытное расширение связанности даёт возможности, о которых маги из простецов лишь мечтать могут. Но мэтр Никасси — как ты сам меня уверял — обладает чувствительностью, вполне сравнимой с твоей. Она по заслугам носит прозвище Морозной. Она не держит даже ассистента. И никогда не держала, хотя как адвансар имеет право на троих и более того: вынуждена платить очками вклада за то, что у неё нет хотя бы одного ассистента. А её семья по крови, Чарши — это потомственные Воины, если только мэтр Кемват не счёл нужным солгать тебе в лицо. Что крайне маловероятно, потому что долго такая ложь не продержится и смысла в ней не видно. В такой семье не становятся магами без причины. Вернее даже, без целой пачки серьёзных причин.

— И при этом ты считаешь, что отчаяние Райвезы много глубже, чем…

— Да. Просто несравненно. Ведь у глубокоуважаемой Никасси нет по-настоящему близких людей. А у Выдумщицы таких — считай, все Думартрен! Ты вспомни: до того, как её покалечила война кланов, она занималась — чем?

— С детьми возилась, представления им устраивала.

— Вот-вот.

— … и всё равно я не верю, что когда Никасси была ребёнком, о ней не заботились. И тем более — что её пинали.

— Физически-то? Нет, физически заботились и не пинали. Иначе она выросла бы калекой, а не красоткой. Но… просто в порядке иллюстрации… ответь, когда тебе было больнее: после того, как Килиш отпинал и ограбил тебя в диколесье?

Мийол вскинулся, разгневанный упоминанием запретного имени.

— Или когда, прилетев за нами, — бестрепетно закончил Ригар, — ты узнал, что он утворил с Васькой? Сдаётся мне, тут и сравнивать нечего. И… в этом — разница между Райвезой и твоим куратором. Огромная разница. Выдумщица готова хоть сердце своё выдрать, чтобы жил её клан… а Никасси, боюсь, попросту не считает себя достойной доверия и открытости. Не умеет доверять.

— Но как?! Если она развила чувствительность настолько, чтобы…

— Она взяла тебя в личные ученики, — лязгнул Ригар. — То, что она не умеет доверять — не означает, будто она не хочет этому научиться. Именно потому, что развила чувствительность и на нас… насмотрелась. В естественном виде. Вот только ты успешно её оттолкнул.

Его приёмный сын спрятал покрасневшее лицо в ладонях.

— И что мне теперь делать?

— Для начала — извиниться. И одним уманис не отделаешься.

— А… потом?

— А потом будешь терпеть и ждать. Это если не переменишь планы в отношении своего куратора. И, повторюсь, если глубокоуважаемая не отзовёт своё решение о личном ученичестве.

— Даже если отзовёт, — глухо, не отнимая ладоней от лица, сказал Мийол. — Мелочность ей не свойственна… кажется. Глупость нахального малька… она простит.

— Иди и отращивай ум, «малёк», — хмыкнул Ригар. — И заодно скромность. Тоже полезная штуковина, ежели не врут. Цели ясны, задачи определены — за работу, одарённые.

Переведя взгляд, он добавил:

— Да и заварка закончилась.

…не откладывая дело на потом, Мийол отправился извиняться. Причём и впрямь не стал размениваться на поклон уманис (отец дурного не посоветует) — зайдя в гостиную мезонета мэтра Никасси, он, даже не дожидаясь её появления, согнулся в шамис. Так и замер, сдержанно, чтобы не показаться назойливым, эманируя стыдом и раскаянием.