Микаэл Налбандян

Однако первые дни и месяцы московской жизни Микаэла полны были не только одними огорчительными открытиями, которые могли, пожалуй, привести в уныние каждого. Перед ним открылся еще и новый и совершенно незнакомый мир, который даже в тяжелые и мрачные годы царствования Николая Первого все-таки смогла создать передовая русская интеллигенция, охваченная свободолюбивыми идеями…

Еще в Нахичеване-на-Дону Микаэл Налбандян слышал от бывшего студента Лазаревского института о Виссарионе Белинском. И сейчас в Москве он словно по мановению волшебной палочки очутился вдруг в атмосфере, созданной Белинским и его единомышленниками.

Налбандян жадно впитывал все то, что рассеивало его сомнения и недоумение, заставляло серьезно задуматься о продолжении своего образования, так как выяснилось, что приобретенные им в школе Патканяна и самообразованием знания весьма скромны и вряд ли смогут помочь ему найти ответы на мучившие его вопросы.

Высказанные Виссарионом Белинским суждения об общественном и национальном самосознании, о языке и литературе почти целиком были верны и для той действительности, в которой жили армяне.

Общественной и социальной жизни, как считал Налбандян, в Армянском округе не существовало по той простой причине, что не было и самого… общества. И закономерно рождалась мысль, что именно это являлось одной из основных причин того, что сохранялся книжный или классический армянский грабар. «Если нет общества, то нет и общественных интересов, для выражения которых ж необходим понятный всем язык». Сомнения Налбандяна относительно европейских влияний также нашли свое разрешение, поскольку и в русской действительности Существовало преклонение перед внешне европейскими манерами, — «европеизм». Восхищение всем европейским только потому, что оно не было азиатским, было, несомненно, опасной тенденцией. Любить и уважать европейское, стремиться к нему оправдано лишь в том случае, когда это европейское человечно. Следовательно, утверждал Виссарион Белинский, все европейское, чуждое человечности, должно быть отвергнуто так же энергично, как отвергается все бесчеловечное азиатское.

«Обезьянничанием», копированием, подражанием лишь чисто внешнему, то есть лишенному национального, нельзя сохранить свое политическое и государственное существование. И даже больше: «без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения… Человек силен и обеспечен только в обществе, но чтобы и общество, в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима внутренняя непосредственная, органическая связь — национальность».

Для Микаэла Налбандяна эти четкие формулировки явились подтверждением его собственных, но еще смутных впечатлений, мыслей и предположений.

Предпосылка прогресса — национальное. Даже если прогресс одного народа осуществляется путем заимствований у другого. Иначе нет прогресса. Интересна также мысль: «Что человек без личности, то народ без национальности». И это доказывается тем, что нации, игравшие и играющие первые роли в истории человечества, «отличались и отличаются наиболее резкою национальностью».

Благодаря просвещению вражда и неприязнь между народами постепенно исчезают… Француз уже не ненавидит англичанина лишь потому, что тот англичанин, и наоборот. Следовательно, от просвещения зависит очень много такого, что незаметно с первого взгляда. Именно просвещением скрепляется братство народов, и можно быть уверенным, что благодаря ему когда-нибудь исчезнут кровопролития и тирания… По убеждению Виссариона Белинского, благодаря просвещению все более заметными становятся взаимная симпатия и любовь между народами.

Взаимовлияния, которыми обусловливается прогресс человечества и которые являются плодами просвещения, отнюдь не затушевывают национальных особенностей и вовсе не делают народы похожими, как две капли воды, — уточняет Виссарион Белинский. Наоборот: француз, например, желает оставаться французом и хочет, чтобы и немец оставался немцем. Только при этом условии немец может представлять для француза интерес. Все европейские народы находятся в таких отношениях и энергично заимствуют друг у друга, отнюдь не боясь повредить своему национальному. История неоднократно доказывала, что такой страх испытывают только морально бессильные и ничтожные народы.

«Литература есть сознание народа», — считал Белинский. «Литературу могут иметь только те народы, в национальном развитии которых выразилось развитие человечества», — писал он.

Чем глубже вникал Микаэл в проблемы языка, литературы и прежде всего не решенной еще проблемы просвещения, тем яснее становилась для него программа действия.

Прежде всего ему нужно поступить в Московский университет. Но, конечно, без отказа от должности учителя в Лазаревском институте, которая обеспечивала ему квартиру и жалованье.

Это был, конечно, разумный план.

Однако он словно знал, что спокойная жизнь не для него.