Микаэл Налбандян

Михаил Воронцов — Нерсесу Аштаракеци.

31 августа 1853 г.

«Всемилостивейший святейший пастырь, распорядившись изгнать дьячка Микаэла Устаяна из Кишинева в Эчмиадзин, честь имею о сем вашему святейшеству сообщить».

Граф Воронцов, конечно, порядочно опоздал. Однако это отставание враги Микаэла пытались наверстать своими интригами в Москве.

Пока Микаэл Налбандян собирался возвращаться из Петербурга в Москву со свидетельством учителя армянского языка, Меер Мсерян через инспектора института Мкртича Эмина уже успел сообщить управляющему, что назначение Налбандяна учителем может опозорить институт. Одновременно Мсерян всячески торопил Саргиса Джалаляна с исполнением решения Нахичеванского магистрата — с помощью полиции отправить Микаэла обратно. Джалаляп, в свою очередь, постарался настроить директора против Налбандяна.

«Приложите все усилия днем раньше исполнить требование магистрата через местную полицию или военного губернатора, — подстрекал его Мсерян. — Нелишним будет также, чтобы Вы постарались подробно ознакомить инспектора института Мкртича Эмина о делах его, ибо человек он умный и рассудительный и, несомненно, прислушается к Вашему совету».

И только благодаря последовательности Ованеса Лазаряна директор института полковник Зеленой все-таки поручил Налбандяну уроки армянского языка в первом и втором классах. И лишь по настоянию Ованеса Лазаряна молодому учителю предоставили одну из комнат в самом институте — бывшую квартиру профессора русской словесности Зиновьева.

Таким образом, через несколько месяцев после своего возвращения в Москву Микаэл Налбандян уже имел твердое жалованье, пристанище и даже разрешение пользоваться столовой института. Лучшего он не мог и желать. Микаэлу оставалось только постепенно освоиться на новом месте, и подумать об учебе в Московском университете. Да, теперь он мог с полным правом повторить слова Теренция: «In me omnis spes est mihi…»[16]

Весть о новом учителе тут же распространилась по всему институту. Ученики первого и второго классов с нетерпением ждали учителя, назначение которого — это было уже известно всем — состоялось лишь по настоянию братьев Лазарян. Это обстоятельство еще более подогревало интерес к нему.

Но когда Микаэл Налбандян, сопровождаемый инспектором Мкртичем Эмином, вошел в класс, ученики были разочарованы, ибо щупленький строгий учитель о бакенбардами и в коротком фраке произвел на них не особо приятное впечатление. Когда официальное представление закончилось и инспектор вышел, Микаэл Налбандян тут же поднялся на кафедру и начал свой первый урок. И словно перевоплотился. «Его и без того блестящие глава сверкнули огнем, а лицо приняло такое прекрасное и привлекательное выражение, что он сразу же захватил наши сердца и связал их со своим», — вспоминает один из его учеников. Чуть погодя уже весь класс завороженно слушал Микаэла, который говорил на прекрасном ашхарабаре, говорил ясно, очень непосредственно, возвышенными и прекрасными словами, ибо у него было много чего сказать ученикам, были мысли, которые он должен был передать им, и идеи, которыми он должен был заразить этих юношей.

— Оставьте грабар, юноши, отныне мы будем изучать ашхарабар! — таким кратким заявлением начал он свой первый урок.

И это было так похоже на него! Уверенный в своих убеждениях, он никогда не оглядывался на других, презирал всяческие предрассудки и не принимал в расчет того, что его слова или мнение могут породить целую армию врагов, которые в ближайшем же будущем начнут его травить и причинят немало горя… Ибо он просто не мог иначе. Так он и прожил свою жизнь — всегда верный себе, своей сути, своему характеру и своим принципам.

Он не мог представить, что можно жить иначе, хотя часто встречал и еще не раз встретит людей, которые жили, на каждом шагу изменяя своему «я», меняя маски, умело и ловко сообразуясь с окружающими — со всеми теми, что давно уже приспособились к своей затхлой жизни и были готовы на все, лишь бы не проникла свежая струйка в смрадное, застойное болото их жизни.

Было бы верным и оправданным такое его поведение? Разве не лучше бы было с терпеливой последовательностью, не торопясь, изо дня в день и из месяца в месяц передавать ученикам все то, чем горел он сам? Ведь ни одно его слово и выражение не могло остаться в стенах класса, а неизбежно вышло бы за его пределы и яростным громом прокатилось по всему институту.

Да, конечно, он мог.

Но разве остался бы он тогда самим собой — Микаэлом Налбандяном, который спешил всю свою жизнь?! Спешил в несколько лет пробудить свой народ, многие века назад утративший свою государственность, внушить ему чувство достоинства, веру в свои силы.

Нереальная задача?

Но таким он был, Микаэл Налбандян!