Микеланджело

Но близкие друзья понимали его привязанность к славному молодому человеку и не видели в ней ничего особенного, зная натуру великого мастера. Микеланджело нередко показывал им свои любовные сонеты. Особенно он дорожил мнением Джаннотти, обладавшего безукоризненным литературным вкусом, и ему он мог полностью довериться, когда испытывал необходимость найти нужное слово или образ, чтобы полнее выразить свои чувства.

Любовь великого мастера к молодому человеку не могла не смутить любого обывателя, будь он даже непредвзято настроен, ибо в католической стране такое чувство могло быть понято превратно. Как всегда, находились радетели чистоты нравов с их гнусными намёками. В одном из писем анонимному адресату мастер разъяснил: «Они создают себе образ Микеланджело по собственному образу и подобию».

Словно предвосхищая приведённое выше суждение Томаса Манна, он пишет:

О, если бы бессмертье красоты
Я мог делами выразить хоть малость,
Возможно, тот, кому не чужда жалость,
Впустил бы в храм любви и доброты.

Как прежде, помыслы мои чисты,

Но тягостна и непривычна вялость,
И бренной плоти чувствую усталость.
Мучительны о вечности мечты!

Столь нетерпимые всегда в сужденьях,

Поймут ли наши умники слова,
Всех подгоняя под свою же мерку?

Мне незачем таиться в устремленьях,

И заблуждается, глумясь, молва.
Неправ мой друг, как вышло на поверку (58).

Он ничего не мог с собой поделать, и из-под его пера появлялись всё новые стихи, воспевающие красоту молодого друга, хотя такое преклонение пред красотой отвлекало его от работы над эскизами к «Страшному суду» и мешало настроиться на трагический лад, требующий максимальной концентрации усилий в рисунке. Чтобы развеяться, он приказал однажды Урбино оседлать коня и помчался в горы Кастелли-Романи, где перед лицом первозданной стихии немного поостыл и вернулся к эскизам. Но сердце не унималось, и ему хотелось постоянно видеть своего кумира…

Навряд ли я смогу создать картину.
Хоть ты — живая плоть, а не видение.
Как ни сильно моё воображение,
Сей красоты мне не понять причину.

Тебя покинув, я попал в пучину.

Но бегством не спастись от наваждения,
Надеясь обрести успокоение.
Амур настиг, усугубив кручину.

Как ни тягайся с быстроногой ланью

И ни скачи, пути не разбирая,
Хитрец обгонит скакуна любого.

Глаза мне осушив своею дланью,

Он щедро посулил блаженство рая.
Но от посулов сердце стонет снова (82).

Безумной страсти и пылким излияниям пришёл конец, когда Томмазо Кавальери женился и стал впоследствии отцом многодетного семейства. Но его дружеские и творческие отношения с мастером ещё больше окрепли. Микеланджело всё чаще поручал ему более ответственные задания, касающиеся градостроительных планов, а в его тетради появился преисполненный грусти прощальный сонет, в котором подводится итог былому, когда он был пленником охватившей его страсти…

Ручьи, я столько пролил слёз над вами!
Верните их — вы будете рекой:
Вас половодье одарит весной,
А ныне расквитаемся с долгами.

Печаль моя, тебя я ткал годами

То вздохами, то тихою мольбой.
Не засти свет густою пеленой —
Уж перепутались все дни с ночами.

Земля, верни шаги моим стопам

И скрой следы своим ковром зелёным.
Откликнись эхом, сердца прежний стон.

Да возвратится свет моим очам,

И быть мне новой красотой пленённым,
Раз призрачна любовь, как краткий сон (95).

Этот прощальный сонет он никому не показывал и хранил среди бумаг и рисунков как дорогую реликвию.

Пылкая натура Микеланджело не знала покоя, и в самый разгар работы над алтарной фреской его посетило новое, доселе неведомое ему чувство увлечения удивительной женщиной, неожиданно повстречавшейся ему на жизненном пути.

Глава XXVI ВИТТОРИЯ КОЛОННА