Микеланджело. Жизнь гения

В Тоскане стали распространяться ужасные слухи о колодцах, наполненных телами убитых, о сотнях тысяч жертв. Деяния испанцев вызвали всплеск возмущения и ненависти[702][703]. Прато находился совсем рядом с Флоренцией, в каких-нибудь пятнадцати километрах, так близко, что за несколько месяцев до осады Микеланджело подумывал купить ферму под самыми его стенами. 1 сентября во Флоренцию въехал Джулиано Медичи под крики «Palle, palle!» («Шары, шары!»), боевой клич сторонников Медичи, отсылавший к изображению на фамильном гербе красных шаров на золотом фоне; спустя десять дней его брат кардинал Джованни вступил в город уже как официальный правитель[704]. Через восемнадцать лет Флорентийская республика пала, и Медичи вернулись к власти.

Едва весть об этом дошла до Микеланджело, как он написал Буонаррото, взяв назад разрешение снять деньги со своего сберегательного счета, которое, как он пояснил, он дал родным только на крайний случай, если жизнь их окажется в опасности. Жалуясь на то, что он сам-де терпит «величайшие невзгоды и трудности», он советовал отцу и братьям вести себя тихо и ни во что не вмешиваться: «И ни о ком не говорите ни хорошо, ни дурно, ибо неизвестно, чем все это кончится»[705].

Затем Буонаррото передал Микеланджело устрашающие вести. Во Флоренции стали поговаривать, будто Микеланджело открыто высказывался против Медичи. В ответном письме Микеланджело нехотя признал, что это правда. Впрочем, он-де не говорил о них ничего такого, чего не повторяли бы все, а сделавшись свидетелями разграбления Прато, даже камни возопили бы к Небесам, если бы владели даром речи. Мало ли о чем судачили, мало ли что мог сболтнуть и сам Микеланджело, однако он уверял отца, что «отчитал» одного своего знакомого за то, что тот якобы вслух хулил Медичи. Под конец он просит Буонаррото разузнать, кто распускает о нем подобную молву, дабы он был настороже и смог «уберечь» себя от возможных последствий чужого злоречия[706].

Все лето Микеланджело время от времени отправлял письма домой, объявляя, что наконец предвидит завершение своих работ: «Я тружусь через силу, больше, чем любой человек, когда-либо существовавший, – при плохом здоровье и с величайшим напряжением. И все же я терплю, чтобы достигнуть желанной цели»[707]. 21 августа он предположил, как всегда оптимистично, что работы ему осталось примерно еще на месяц. Впрочем, он признавал, что «поистине это очень большая работа, с которой я не могу уложиться в полмесяца». Затем он указывал совершенно неожиданную причину того вдохновенного, блестящего мастерства, что отличало последние секции потолочного плафона: «Тороплюсь с работой, не щадя сил, потому что жду не дождусь, когда увижусь с вами»[708]. В середине сентября он объявлял: «Скоро буду у вас. Во всяком случае, не премину справить Всех Святых с вами вместе, если дозволит Господь»[709]. В последней оговорке звучит некоторая неуверенность.

Судя по его письмам, Микеланджело не ликовал, завершая феноменальный шедевр, а изнемогал от беспокойства и невыносимой усталости. Как обычно, во всех своих невзгодах он был склонен обвинять отца: «Я здесь живу в убожестве и не пекусь ни о жизни, ни о почете, то бишь о мирском, а пребываю в великих трудах и нескончаемой тревоге. И так почти уже пятнадцать лет, что не было у меня ни на час благополучия и покоя и все делал для вашей поддержки, – вам такое не ведомо ни в жизни, ни в помыслах»[710].

В начале октября он написал Лодовико, что почти завершил роспись капеллы и что «папа остался очень доволен», но что «к ближайшему Дню Всех Святых [он] не приедет, так как у [него] нет необходимого для того, чтобы делать то, что [он хочет] делать»[711]. Однако потом он делает замечание, в устах величайшего художника Высокого Возрождения в те дни, когда он завершал свой непревзойденный шедевр, своим глубоким пессимизмом более подходящее ослику Иа-Иа: Юлий-то удовлетворен увиденным, но «другие дела не удаются мне так, как я предполагал: виноваты времена, которые весьма неблагосклонны к нашему искусству»[712]. Тем самым он, вероятно, хотел сказать, что ему еще не выплатили остаток положенного гонорара в три тысячи дукатов; его он получит лишь перед самым Рождеством.[713]

31 октября, в канун Дня Всех Святых, Парис де Грасси записал в дневнике: «Сегодня впервые открыта наша капелла, ибо фрески в ней завершены»[714]. Юлий прожил ровно столько, чтобы перед смертью успеть увидеть их во всем блеске. В начале следующего года его здоровье пошатнулось в последний раз. К середине января он ослабел, слег и умер в ночь на 21 февраля 1513 года[715]. Теперь ему действительно требовалась гробница.

Глава тринадцатая Римское соперничество