Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

На площади возле университета по воскресеньям и праздникам шло народное гулянье, собиралась публика попроще, голосили парни под задорные саратовские гармошки: «Плыл я верхом, плыл я низом. У Мотани дом с карнизом…» Площадь шумела, клокотала, увлекая толпу в далекий мир, где все подкрашено, все поддельно, все придумано, в мир, которого нет и который существует тем прочнее, чем меньше похож на жизнь. Там был и паноптикум, где лежала восковая Клеопатра и живая змейка то припадала к ее шикарной пышной груди, то отстранялась. Была и панорама, показывающая потопление отважного крейсера «Варяг» в пучине океана. Были здесь Женщина-паук, Женщина-рыба, Человек-аквариум, театр превращений мужчин в женщин, а также обратно, театр лилипутов, хиромант, или предсказатель прошлого, настоящего и будущего, американский биомкоп, орангутанг, факир…

Таня, увлеченная красочностью зрелища и криками зазывал, никак не могла решить, на что истратить деньги – на Клеопатру, крейсер или орангутанга, но чем больше думала об этом, тем фальшивее и примитивнее казалось ей все происходящее на площади, и в конце концов она без сожаления покинула ее.

Внимание Тани привлек стоящий в стороне от балаганной суеты статный молодой человек. На плечи его была накинута куртка, что отличало мужественных взрослых техников от гимназистов, реалистов и коммерсантов. Таня подошла к нему и без всякого иного умысла, кроме интереса к истории Саратова, спросила:

– Я не здешняя. Рассказывают, что Саратов сначала был на левом берегу Волги, а потом перенесен на правый. По какой причине? Вы не знаете?

– Нет, – пожал плечами парень. – Саратов всегда благоволил бунтовщикам. И Степану Разину жители сдались без боя, и Пугачеву сразу подчинился гарнизон. У нас родился и жил Чернышевский. В 1893 году вернулся в Саратов из ссылки и в том же году помер. Кстати, я вам покажу каторжную тюрьму. Там в основном сидят политические!

– Мне всех заключенных жалко, – призналась Таня.

– А вы откуда родом? – поинтересовался парень.

– Из Рязани.

– Рязанская, – пренебрежительно заметил он.

– Я жила там, когда была совсем маленькой, – не оправдываясь, спокойно ответила Таня. – Знаю по рассказам мамы, что город был небольшой, но поражал обилием красивых церквей. Там сохранились остатки кремля, построенного в тринадцатом веке. Фрагменты стен, зубцы. В центре города располагалась церковь двенадцатого века. Подле нее стоял надмогильный памятник – княжеская усыпальница. Еще есть Архангельский собор. Но самый красивый и большой – Успенский кафедральный собор, чудо архитектурного искусства, построен мастером Яковом Бухвостовым. Вам, наверное, неинтересен мой рассказ?

– Отчего, – усмехнулся парень, – серьезно говорите, как взрослая девушка.

– Я скоро заканчиваю гимназию, – обиделась Таня, – буду классной дамой.

– Значит, тянете на медаль.

– Учусь так себе, но к экзаменам готовлюсь день и ночь. А в Рязани венчались мама и папа. Я не помню этот город, но люблю его. Мне нравятся рязанские друзья папы. Они часто навещают его. Люди спокойные, покладистые.

– А откуда быть у них гонору? Их веками давили татары, даже крымские, потом присоединили к Москве без особых усилий. Они исторически не привыкли жить свободно, самостоятельно, без чьей-либо опеки.

– Вы много знаете, – похвалила парня Таня.

– Кое-что, – небрежно заметил он. – Значит, не пойдете со мною к каторжной тюрьме?

– Не пойду, – уверенно произнесла Таня, – сегодня надо пораньше быть дома, папа сказал, что вечером возможен погром, опасно быть на улице.

– Ну, ступай, ря-а-азанская! – усмехнулся парень и, поправив куртку на плече, зашагал по мостовой.

Парень вызывал у Тани интерес внешне небрежным видом и необычными мыслями, она не прочь была еще раз увидеться с ним, ей показалось, что даже в толчее Липок ей не было бы скучно с ним и вообще не стыдно показаться вместе.

Погром состоялся на следующий день. По улице шла толпа хулиганов в нахлобученных на лоб кепках, в руках – у кого иконы, у кого палки или железные прутья. Громили еврейские квартиры, видимо, заранее вызнали адреса, грабили еврейские магазины, били евреев… Таня вышла из гимназии с подругой, еврейкой по фамилии Мейерович. Та сжалась от страха:

– Убить могут, Таня. В лучшем случае – изнасиловать или покалечить. В Саратове, конечно, погромы не чета кишиневским, так, больше для устрашения евреев и самовыражения русского духа. В Кишиневе никому пощады не бывает, здесь могут только попугать, но все равно страшно!

Таня пригласила подругу к себе домой, благо жила недалеко от гимназии. Они пробежали пару сот метров и захлопнули за собой заветные двери.