Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

Тася боялась одурманенного наркотиком сознания мужа и не случайно называет это время в их жизни ужасным, страшным. Она мучилась и претерпела все невзгоды его болезни, она страдала, но любила его. Говорят, что любовь творит чудеса, и я этому верю. Тася провожала на фронт Гражданской войны исцеленного ею молодого врача Михаила Афанасьевича Булгакова.

«Велик был и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй», – писал Михаил Булгаков в начале двадцатых годов, писал, что пережил и думал, и только спустя более полувека, с вершины конца столетия, мы можем утверждать, что был тот год более страшен, чем велик, и неслыханно кровав.

Булгаков садится в поезд, направляющийся на Кавказ, и не случайно. За несколько дней до отъезда в дом Булгаковых приносят записку от двоюродного брата Константина: «Николка жив, хотя и не совсем здоров. У него сыпной тиф. Кризис миновал. Поправляется. Лежит в пятигорском госпитале…»

С этого момента волнения о судьбе брата поселяются в семье Булгаковых, возникает мысль лично помочь ему. К тому же свои услуги в этом предлагает товарищ Константина, капитан Корецкий, принесший Булгакову записку от него.

Через неделю Михаил Афанасьевич, благодаря заботам капитана, получил предписание киевского коменданта, в котором говорилось, что «М. А. Булгаков, врач военного резерва, направляется для прохождения службы в город Пятигорск».

Еще неделя ушла на дорогу до Пятигорска, в лермонтовские места, для нас связанные с именем великого поэта, а для горцев – их исконные места проживания, и чем ближе приближался поезд к линии фронта, тем понятнее и рельефнее вырисовывались в сознании молодого врача стихи великого поэта: «Кавказ! Далекая страна! Жилище вольности простой. И ты несчастьями полна и окровавлена войной!»

Штаб Терского казачьего войска размещался в одном из лучших зданий Пятигорска – бывшей гостинице «Бристоль», кстати, сохранившейся до наших дней в почти первозданном виде, с прежними, не улучшенными номерами, с высокими лестницами, с большим, едва ли не доходящим до потолка зеркалом, расположенным в пролете второго этажа, со старой картиной в вестибюле, изображающей дуэль Лермонтова с Мартыновым, их секундантов, и подтверждающей покорение Кавказа Россией еще в давние времена.

В штабе Михаилу Афанасьевичу пообещали разыскать братьев, а самого направили в город Грозный, на должность начальника медицинской службы 3-го Терского конного полка.

Здесь мы временно прервем повествование. И еще раз воздадим должное автору книги «Михаил Булгаков на берегах Терека», вышедшей в то время, когда произведения великого писателя мариновались в спецхране и ни лучший исследователь жизни Булгакова Мариэтта Омаровна Чудакова, ни Лидия Яновская, никто из других будущих булгаковедов не осмелились написать подобную гиреевской книгу. Да ее, кстати, в то время и не издали бы в Москве.

Книга Гиреева не во всем понравилась Татьяне Николаевне, о некоторых местах она отзывалась даже с гневом и возмущением, и порой ее замечания, особенно касающиеся быта, справедливы. Мне было бы совершенно непонятно столь явное неприятие этой книги, если бы… Если бы я не встретился в жизни с подобным явлением. У нашей семьи было немало друзей – к примеру, известный экономист доктор наук Козлов, чью первую книгу выпустил отец, руководя «Гострудиздатом», еще перед началом войны, издал, несмотря на то, что старший брат Козлова был репрессирован. Врагов числом поболее отец заимел после того, как стал в 1939 году во главе Государственного издательства еврейской литературы «Дер Эмес» («Правда»). Некий Гофман регулярно писал клеветнические письма в ЦК. А потом отца осудили за издание якобы. Но с давних пор с нашей семьей дружила семья Александра Гурштейна, единственного критика еврейской литературы на языке идиш. Гурштейн геройски воевал, был не раз награжден, но не дождался Дня Победы. В 1968 году умер и мой отец, вернувшийся из лагеря в Коми АССР реабилитированным и страдающим болезнью Паркинсона. Живущая неподалеку от нас вдова Гурштейна Александра Васильевна часто заходила к моей маме и однажды принесла радостную весть: Театр на Таганке, сам Любимов ставит спектакль о войне, и одна из его новелл будет посвящена Александру Гурштейну. Но после премьеры пьесы вдова героя новеллы вернулась обескураженной и недовольно сказала маме, что они все переврали, что она говорила об этом с Любимовым, но он не хочет ничего менять, и пересказала свой разговор с художественным руководителем театра.

Вдова Гурштейна. Вы исказили образ моего мужа!

Любимов(растерянно). В чем именно? Новелла взята из жизни. Мне говорил автор, которому я полностью доверяю. Эпизод, где ваш муж вынес с поля боя тяжело раненного воина-татарина, бывшего едва ли не вдвое тяжелее его, был на самом деле!

Вдова Гурштейна. Я не об этом. Такой факт был и описан в газете.

Любимов(вскинув брови). Так в чем же погрешили мы против правды?!