Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

Вдова Гурштейна. В очень многом. Гурштейн не носил очков, а в спектакле они даже сверкают под прожекторами. Я уже не говорю о том, что, кроме роста и веса, артист ничем не похож на моего мужа.

Любимов. Извините…

Вдова Гурштейна. Не могу. Герой этой новеллы не Гурштейн!

Любимов. Почему? Я вас не понимаю!

Вдова Гурштейна. Александр говорил совершенно другим языком. Любил шутить. А ваш герой? Хмурый донельзя. Он добрый человек, каким и был мой муж, но в остальном – в привычках, в манере поведения – это совершенно не Александр! Я требую снятия новеллы с репертуара! Вы же не станете полностью переделывать ее?!

Любимов(ошеломленно). Переписывать?! Заново ставить?! Принятый Министерством культуры спектакль?! Не чей-нибудь, а нашего театра! Объявленный в репертуаре еще два месяца назад? Вы шутите, разыгрываете меня?

Вдова Гурштейна. Я говорю совершенно серьезно! Я требую…

Любимов(смягчаясь через силу). Но ведь мы не ушли от реального события, мы показали подвиг вашего мужа!

Вдова Гурштейна. Налицо подвиг, но не моего мужа. Искажены, и сильно, черты его характера. Есть слова, целые фразы, которые он никогда бы не произнес.

Любимов(бледнея). Извините, но я не могу с вами согласиться.

После этого разговора вдова Гурштейна обратилась с жалобой к тогдашнему министру культуры Екатерине Алексеевне Фурцевой. Министр пошла на компромисс, договорившись с Любимовым о замене фамилии героя оспариваемой новеллы.

Мне казалось, что наша знакомая в данном случае не права, придирается к мелочам, и в результате новелла о подвиге ее мужа теперь посвящена выдуманному автором человеку. Лишь потом я понял, что, безмерно любя мужа, к тому же мужа, потерянного на войне, она в своей памяти хранит каждое его слово, каждый жест, действие, и все это стало для нее святым, не подлежащим изменению.

Однажды знаменитому писателю Юрию Олеше заказали – а в СССР литзаказ был делом обычным – написать повесть об оккупированном немцами Киеве, разумеется, во время Великой Отечественной войны. Олеша отказался, сославшись на незнание киевского быта. К примеру, была ли горячая вода в водопроводе или нет. Татьяна Николаевна в одном из интервью делает более или менее справедливый упрек Гирееву. Он пишет о том, как в 1918 году Булгаковы возвращались через Москву в Киев: «Наконец в самом конце снежного и холодного февраля супруги Булгаковы вернулись, измученные долгой и трудной ездой в теплушках, в родной город». Татьяна Николаевна в ответ негодует: «Ничего подобного. Мы прекрасно ехали, в хорошем поезде, чуть ли не в международном вагоне. И питались прилично. Это Гирееву так казалось: раз время такое тревожное, то и ехали плохо».

Сложна работа автора, пишущего на исторические темы. Он может ошибиться в подробностях быта, но не имеет нрава искажать суть событий и отношения героев, нарушать историческую правду. Здесь ошибка, коли существует, столь незначительна, что и упрек Татьяны Николаевны Гирееву, по сути, малозначимый, но это еще прелюдия к общей оценке книги и причины отъезда Михаила Булгакова на Кавказ. Вот что по этому поводу заявила интервьюеру Татьяна Николаевна: «Да что вы! Брехня какая. Во-первых, никакого Корецкого не было, во-вторых, Николай в это время преспокойно жил в Киеве». А перед этим в книге Гиреева есть такой эпизод. Пишет Костя: «Дорогие мои, милая Варвара Михайловна! Случайная встреча с капитаном Корецким, который в ближайшие дни направляется в Екатеринослав, подает мне надежду, что эта записка найдет вас. Николка жив, хотя и не совсем здоров. У него сыпной тиф. Кризис миновал. Поправляется. Лежит в пятигорском госпитале. Я имею возможность его навещать. Бог даст, все обойдется, канут в Лету наши страдания, и мы вновь соберемся за круглым столом… Да хранит вас Бог. Остальное расскажет капитан. Очень тороплюсь. Всегда ваш Константин Булгаков». Далее Гиреев пишет, что «Варвара Михайловна дрожащей рукой ищет носовой платок». Далее, по Гирееву, собирается семейный совет Булгаковых. Варвара Михайловна обращается к сыну: «После смерти отца ты, Миша, старший мужчина в доме. Ответственность за всех на тебе. Спаси брата. Я знаю, ты его любишь… А он один в чужом краю… Я знаю, долго так не проживу. Вижу – вокруг безумие. Его там убьют. Спаси Колю…»

Далее Гиреев приводит сценку, которой в реальности могло не быть и которая явно раздражала Татьяну Николаевну: «Тут вскочила Татьяна Николаевна и стала истерично кричать: «Я с тобой, Миша! Одного не отпущу… Эти месяцы в Саратове… Пойми меня. Нет, не могу опять без тебя! Мы будем вместе!.. Жена я тебе или так… кукла, о которой вспоминают для забавы…»