Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

А брать в свои руки чужую землю незаконно. Потом у Ивана Алексеевича Бунина в эссе «Окаянные дни» появилась отличная фраза о том, что Ленин в Петрограде поселился в особняке Кшесинской, который ему никогда не принадлежал. Земли свои многие помещики заложили в банки и даже перезаложили. Нельзя было рушить банковскую систему. А Ленин заманивал народ свободой, бесплатной раздачей землицы, обещал передать рабочим фабрики и заводы… Александр Федорович, юрист по профессии, разумеется, на такое пойти не смел, тем более обманывать народ. Тасе казалось, что одна из его ошибок заключалась в том, что в июле 1917 года, когда большевистские ячейки во многих городах самоликвидировались, не внимали своему «заграничному» вождю, Керенский не запретил партию большевиков, считал, что она должна, как и любая другая партия, присутствовать в Учредительном собрании, а до него – во Временном правительстве, за что и поплатился. Поспешил уравнять солдат в правах с офицерами, в светских взаимоотношениях, а русское офицерство не было готово относиться к бывшим своим вестовым как к равным им людям. Объявил «Заем свободы», но он провалился. Генерал Юденич, приближаясь к Петрограду, отдавал земли и усадьбы бывшим помещикам. Крестьяне смекнули, что тут свободой не пахнет. И в закон Керенского не вникли. Даже стали постреливать в спины белых. А его правление было умным и на удивление демократичным, не хуже, чем в самых цивилизованных странах. Спасенный им от законного ареста Ленин как предатель России, получивший от немцев деньги на ее расшатывание, был им спасен как друг детства из Симбирска, а потом предан им и осыпан громкими и подлыми оскорблениями. Ленин чувствовал, что Керенский понимает его планы – захватить мир при помощи мировой пролетарской революции.

И тут я замечу, как автор книги, что Керенский ненавидел любой тоталитарный режим и прямо говорил, что Гитлер хочет утвердить за Германией мировое господство «на основе расы, а Ленин и Сталин – на основе класса».

Татьяна Николаевна подтверждает некоторые из этих мыслей: «…Боялись Петлюру. И страшно боялись большевиков тем паче. Но когда пришли белые, то было разочарование. Страшное было разочарование у интеллигенции. Начались допросы, обыски, аресты… Спрашивали, кто у кого работал… (Наученные опытом Февральской революции, белые опасались большевиков как чумы. – B. C. ) Когда красные во второй раз пришли, их уже не так ненавидели. Белые пытали допросами, Петлюра чуть свет гнал людей на работу. Люди ходили сонные как мухи. И еще все подделывались под украинцев».

– Неужели я был в таком состоянии, что пропустил правление Керенского?! – Михаил обхватил голову руками и задумался.

– Неудивительно, газет не было, – тактично успокоила его Тася.

– А ты откуда узнала?!

– Я… я… Ты думаешь, я ветреная, политикой не интересуюсь. Мне соседи рассказывали, даже некоторые больные…

– А, понимаю, – смягчился Миша и затем рассердился на себя – наверное, за то, что целый слой жизни упустил из-за своей болезни.

Тасю удивляло и даже раздражало, что он никогда не показывает ей даже малого из того, что тогда писал, вроде не доверял ее вкусам, литературным взглядам или стеснялся, считая свои тогдашние произведения далекими от совершенства. Но она – его друг и жена, она никогда не высмеяла бы их, какими бы неважными они ни были. Даже плохие похвалила бы. Лучше писать как угодно плохо, чем возвращаться к опиуму или тянуться к выпивке. Михаил врач и понимает, что и то и другое для него губительно, но он человек, со своими сильными сторонами и слабостями. Слабости поддаться легче. Быть всю жизнь сильным, волевым, целеустремленным – удел единиц. Тася, видя Михаила за письменным столом, все чаще и чаще ловила себя на мысли о его высоком предназначении. Может, оно обяжет его быть сильным, хотя бы в рамках этого предназначения. Она даже не знала, как была права тогда. И это неудивительно. Они были молодые и неопытные, хотя немало уже пережили, но детскость, наивность еще не исчезли из их душ…

В 1919 году, когда в Киев пришли белые, Булгаков получил бумагу о мобилизации на фронт в качестве врача. Тася провожала его на вокзале и по глупости или для того, чтобы он ее помнил, для ревности, попросила разрешения сходить в кафе, которое пользовалось в Киеве не самой приличной репутацией. Михаил обиделся: «Я на фронт ухожу, а ей, видите ли, кафе понадобилось! Какая ты легкомысленная!»

Потом, перед отходом поезда, они целовались, и Михаил буквально впивался губами в ее губы. Ей это было приятно. Значит, он по-прежнему любит ее и даже ревнует. И вдруг у Таси стало печально и тревожно на душе. Миша уезжает на фронт. Даже когда он болел, а это было ужасно, она знала, что он живой, что он рядом с нею, а теперь он уезжал на войну, в самую страшную неизвестность. И еще жалела, что разлетелась из своего гнезда прекрасная жизнерадостная семья, и не по своей доброй воле, а по злой судьбе. Николка и Ваня ушли к белым и пока не дали о себе весточку.