Михаил Юрьевич Лермонтов

Итак, и в этот последний период жизни поэта ни один вопрос, ни житейский, ни отвлеченный, не получил определенного решения. Решения менялись сообразно настроению, и не было положения, в котором поэт чувствовал бы себя ловко. Вопрос об отношении художника к обществу оставался открытым; светская жизнь оставляла в душе поэта осадок раздражения; военная жизнь его тяготила; жизнь среди природы успокаивала, но только на короткое время, как минутами успокаивали его и приливы религиозного настроения. Любовь давала несколько светлых и радостных ощущений, но еще больше ощущений грустных…

Со всех сторон надвигались на поэта грозные нравственные вопросы, и вся сила его духа уходила на постановку их и на раздумье без исчерпывающего решения.

В жизни он еще не слышал того «волшебного слова», о котором он сказал:

Средь шума мирского
И где я ни буду,
Я сердцем то слово
Узнаю повсюду;

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.

Надежды в них дышат
И жизнь в них играет, —
Их многие слышат.
Один понимает.

Лишь сердца родного
Коснутся в дни муки
Волшебного слова
Целебные звуки,

Душа их с моленьем,
Как ангела, встретит,
И долгим биеньем
Им сердце ответит.

[1841]

Творчество Лермонтова оставалось верным отражением его неустойчивого душевного настроения и его неустановившейся мысли.

Взять хотя бы то противоречивое разнообразие, которое наблюдается в последние годы его жизни и в выборе тем стихотворений, и в форме их обработки. Темы фантастические чередуются с темами реальными, романтические порывы – со скептическим анализом, смех самый задорный – с печалью, молитва – с шуткой, сила – с утомлением.

Кто мог бы предположить, что один и тот же поэт способен почти в одно и то же время создать произведения, по мыслям, настроению и темпу совершенно различные? А может ли быть большее противоречие, чем то, какое существует, например, между поэмой «Беглец» (1841), этой восточной мрачной легендой о кровавой мести, и восточной же сказкой об «Ашике-Керибе» (1841), сказкой нежной, полной любви, мира и счастья?

Отметим все-таки, что мирные чувства в эти последние годы охватывали душу поэта все чаще и чаще.

Лучший пример тому его «Песня про купца Калашникова» (1837) и поэма «Мцыри» (1840).

XI

Из всех созданий Лермонтова «Песня про купца Калашникова» – произведение по своему стилю совсем исключительное.

Она написана в духе народной песни, с таким уменьем и так выдержанно, что могла бы быть принята за произведение наивной народной фантазии.

Лермонтов знал, какой богатый родник поэзии кроется в народных мотивах. Это подтверждается одной заметкой, которую еще в 1838 году поэт занес в свою тетрадку: «Наша литература, – писал он, – так бедна, что я из нее ничего не могу заимствовать[33]; в пятнадцать же лет ум не так быстро принимает впечатления, как в детстве; но тогда я почти ничего не читал. Однако же, если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях. – Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская – я не слыхал сказок народных: в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности».

«Песня про купца Калашникова» характерна также и по религиозному настроению, каким она окрашена.

Основная ее идея – смиренье сильного своей правдой человека перед высшим судом несправедливым, но обязательным. Тип удалого купеческого сына, – заступившегося за обиженную жену, героически смывшего эту обиду кровью и, в конце концов, казненного, – напоминает трагической своей судьбой участь прежних героев Лермонтова. Но смирение, с каким Калашников переносит свою участь, христианское преклонение перед судом Божиим и царевым, – черта совершенно новая в герое. Она объяснима только как одно из тех искренних проявлений мечтательно-религиозного настроения, в какое начал впадать Лермонтов в последние годы своей жизни. Оно чередовалось в нем с прежними титаническими порывами сердца и порой над ними торжествовало.

В «Песне» смиренье, очевидно, одержало верх. Ни одного слова протеста против несправедливости, ни малейшей угрозы, – а между тем резкий, протестующий тон напрашивался сам собою, если вспомнить, что в этой песне поется о состязании обидчика-аристократа с обиженным простолюдином. Речь обиженного человека могла бы быть гораздо более сильной и резкой.

XII

Резких слов нет и в исповеди Мцыри, которому Лермонтов доверил думы и чувства последних лет своей жизни.