Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество

Было говорено о том, что Лермонтов мстил Бахметеву, выставляя его в своих произведениях в самой жалкой роли. Возможно, что до него дошли слухи о том, как изображен он в некоторых еще не напечатанных сочинениях поэта, если не самые сочинения. Но и того, что стояло в «Герое нашего времени», было достаточно, чтобы вывести из себя Бахметева. В «Княжне Мэри» он изображен в лице мужа Веры, незначащего хромого старика, играющего столь незавидную роль в романе. И здесь в этом произведении видна связь с драмой «Два брата» и повестью «Княгиня Лиговская». Имя княгини Лиговской встречается во всех трех произведениях. Везде героиню зовут Верой. Только все, что касается ее, сильно смягчено. Здесь Вера выходит замуж за ничтожного человека не ради большого его состояния и личных расчетов, а для своего сына, принося ему эту жертву. В Вере в «Герое нашего времени» сходство с Варенькой тоже смягчено сравнительно с прежними произведениями. Симпатичный характер Вареньки Лопухиной раздвоен и представлен в двух типах. В типе Мери, каким он мог казаться в юные ее годы, и в Вере, каким сложился потом, любящим и убитым существом, прикованным к чуждому ей по развитию и уму человеку.

Недалекому Бахметеву все казалось, что все, решительно все, читавшие «Героя нашего времени», узнавали его и жену его. К довершению сходства у Веры в романе Лермонтова характерная примета: родинка на щеке – у Вареньки была характерная родинка над бровью… Нам известен случай, когда старик Бахметев на вопрос, был ли он с женой на кавказских водах, пришел в негодование и воскликнул: «Никогда я не был на Кавказе с женой! – это все изобрели глупые мальчишки. Я был с ней больной на водах за границей, а никогда не был в Пятигорске или там в дурацком Кисловодске».

Все это отдаленное сходство лиц романа Лермонтова с Варенькой и ее мужем никому и в голову не приходило. В печати сколько раз прорывалось сообщение о том, кто был выставлен в княжне Мери и в Вере. Много называли и называют имен; но никогда и нигде не были поименованы Варенька и злополучный муж ее[225].

Неосторожная месть Лермонтова своему сопернику всей тяжестью упала на ни в чем не повинную Вареньку. Бахметев и так не был расположен к Лермонтову, но наконец до того осерчал на него, что решительно запретил Вареньке иметь с поэтом какие-либо отношения. Он заставил ее уничтожить письма поэта и все, что тот когда-либо ей дарил и посвящал. Тогда-то Варенька передала дорогие ей рукописи и рисунки поэта близким своим, в особенности Саше Верещагиной. Таким образом, в семье последней в Штутгарте сохранилось многое. Баронессе Гюгель, рожденной Верещагиной, достались, между прочим, два портрета Вареньки, рисованные Лермонтовым, о которых говорено выше, то есть Варенька в образе испанской монахини из первых очерков «Демона» и в образе княгини Лиговской и портрет самого поэта, рисованный им акварелью в зеркало в 1837 году на Кавказе. <…> В семье Верещагиной сохранилось и посвящение к «Демону» в окончательной редакции, и многое, о чем я говорю в биографии Лермонтова.

«Весной 1838 года Варвара Александровна приехала с мужем в Петербург, проездом за границу, – рассказывает Шан-Гирей. – Лермонтов был в Царском, я послал к нему нарочного, а сам поскакал к ней. Боже мой, как болезненно сжалось мое сердце при ее виде! Бледная, худая, и тени не было прежней Вареньки, только глаза сохранили свой блеск и были такие же ласковые, как и прежде. «Ну как вы здесь живете? – Почему же это вы? – Потому, что я спрашиваю про двоих. – Живем как Бог послал, а думаем и чувствуем как в старину. Впрочем, другой ответ будет из Царского через два часа. – Это была наша последняя встреча: ни ему (Лермонтову), ни мне не суждено было ее больше видеть».

Не знаю, точно ли Лермонтов больше не видал ее. Кажется, что затем в двухкратный проезд через Москву это ему не удавалось. Он, впрочем, сильно скорбел о неприятностях, которым он подверг Вареньку со стороны мужа и вести о которых до него доходили. 8 сентября 1838 года он ей послал очерк «Демона», писанного им на Кавказе и оконченного в Петербурге. Это так называемый пятый очерк [т. III, стр. 94] с собственноручными пометками и посвящением в конце тетради, писанным его же рукой.

Я кончил – и в груди невольное сомненье:
Займет ли вновь тебя давно знакомый звук,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И не узнаешь здесь простого выражения
Тоски, мой бедный ум томившей столько лет;
И примешь за игру и сон воображенья
Больной души тяжелый бред…