Михаил Калашников

Если кликнет рать святая,
Кинь ты Русь, живи в раю.
Я скажу: не надо рая,
Дайте Родину мою!

Так что Калашников — явление действительно глубоко русское, символ таланта, мастерства и преданности Отечеству.

Глава вторая Миша-большой [6]

М. Т. Калашников вспоминает:

«Родился я семнадцатым ребенком в семье. Был совсем хилым, и не было, как утверждает родня, такой болезни, которой бы я не переболел. А когда мне было шесть лет, чуть не умер. Я уже перестал дышать: родители убедились в этом, когда поднесли к носу куриное перышко — оно не шевельнулось. Позвали плотника, он прутиком замерил мой рост и ушел во двор делать гробик… Но стоило ему затюкать топором, как я стал тут же подавать признаки жизни. Плотника опять позвали в избу. Говорят, что он в сердцах сплюнул. “Такая сопливая малявка, — сказал, — а туда же — так притворился!”

В селе все давно привыкли, что если в нашей семье помирают, то непременно всерьез. У мамы, Александры Фроловны, было девятнадцать детей, и только восемь из них выжили (шесть братьев и две сестры. — А. У).

Умирали в маленьком возрасте. Я взрослых не помню. Николаем называли троих ребят. Я нянчился всегда с малышом рожденным. И у меня была такая привилегия — давать детям имена. Я как-то сказал: пусть будет “Николай”, — а он возьми да умри. Я дождался очередного ребенка и снова назвал Николаем, и тот умер. Зато третий выжил. В общем, был главной нянькой — такое право было. Детей всех крестили, я тоже крещеный. Но крестных родителей своих не знаю.

Мать была верующей, учила креститься. Не крестишься — по затылку получишь. На колени ставили, молитвы читать надо было. Но я ни одной молитвы не помню.

В раннем детстве, а затем уже и подростком я не раз слышал, как мама, понизив голос, таинственно говорила соседкам, что Миша, мол, должен счастливым вырасти — родился в рубашке.

Метельными вечерами семья пела. Если сестренка Гаша останавливалась, отец вдруг потихоньку запевал… Чуть выжидала и присоединялась к нему мама, начинала рукой приглашать остальных, и все один за другим вступали — кроме меня. Меня никто не приглашал, хорошо знали, что “Миша и в поле напоется, когда один будет”.

…Как они пели, какие песни! И “Славное море, священный Байкал”, и “Ревела буря, гром гремел”, и “Бежал бродяга с Сахалина”… И песню, которая почему-то тревожила меня больше остальных: “Скакал казак через долину, через Кавказские края”, и у меня тоже отчего-то щемило душу — как у взрослого.

…Наше хозяйство на селе ничем особенно не выделялось. Дом был небольшой — одна общая комната, кухня и сени. Построен он был по “кавказским” традициям: в комнате пол деревянный, а на кухне, где готовили на печке, — мазаный, земляной.

Сестры рассказывали, как каждую субботу они мучились с тем самым земляным полом: “В комнате вымоешь чисто, а станешь кухню мыть — только грязь разведешь. Намочишь землю, намажешь и ждешь, пока она высохнет. Если раньше начнут ходить, то вся сырая земля в чистую комнату тут же тащится. И тогда — прощай уборка! Иногда, чтобы долго не ждать, набрасывали солому на сырой пол. И опять не слава богу — подмести такой пол невозможно: вдоволь наглотаешься пыли!”

Зимой вся семья спала в комнате: родители и дедушка с бабушкой на кроватях, а дети — на печке, на полатях или на лавках. Летом было раздольней — многие из нас перебирались спать на сеновал.

Обедала наша большая семья двумя группами: старшие — бабушка, дедушка, отец, мама, Виктор, Гаша и Иван — за столом. А мы, младшие, ели на полу, сидя на какой-нибудь постеленной тряпке вокруг большой чашки.

Наши родители одевали нас, маленьких детей, в самотканую одежду. У моей мамы была швейная машинка, на которой она шила мальчикам длинные рубахи, заменявшие и штаны, и рубашки. Так мы и ходили в них лет до семи, пока не начинали стесняться своего вида и требовать мужской одежды».

Дружная и работящая семья Калашниковых содержала свое хозяйство исправно. Трудились все без исключения. Наемных работников никогда не было. Досыта никогда не ели, экономили, да и не хватало на всех. Отец говаривал: «Криком избу не построишь, шумом дело не свершишь». Родители с раннего детства приучали и привлекали своих детей к крестьянскому труду. Не было исключения и для одного из младших — Миши.