Михаил Калашников

«Нас, конечно, спохватились. Как же — бухгалтер сбежал. Искали. Он вел меня под ружьем, будто конвоир. Ну и в одном месте нарвались. Подъезжает какой-то всадник, говорит: “Ну-ну, веди этого хулигана”. А потом слышим голоса за спиной: “Это подозрительные люди, надо бы их задержать”. Мы как сиганем в лес! Собаки залаяли, была погоня. Но где ты поймаешь, тайга ведь. Наученные горьким опытом, днем уже не шли, в основном ночью. А винтовку от греха подальше выбросили, чтобы не накликать беды. По мосту через речку переходили и попрощались с ружьем. Сколько шли, боюсь сказать — несколько сотен километров, точно. До станции какой-то добрели. Забыл, как называется. А дальше на попутных поездах доехали до Поспелихи. Никаких билетов не было, зайцами, да в то время таких много было ездоков. Справки, что мы сделали, потом продали в каком-то селе тем, кто также хотел вырваться на свободу. По 25 рублей справки продавали. Где-то 200 рублей заработали на них. Так что конструкторская работа началась с изготовления печатей.

Сначала пришли к его родителям. У него справка, что его освободили — надо было какие-то паспорта получить. Накануне визит в милицию с этой справкой. Назавтра — у товарища паспорт. И мы двигаемся в Курью — мне тоже выдают паспорт. Я свободен и не сын кулака больше».

Как-то Гавриил Бондаренко пригласил Михаила к себе домой и вытащил из-под крыши пистолет системы «браунинг». Оказалось, что оружие хранилось в их доме еще с Гражданской войны, до ссылки. Калашников впервые держал в руках пистолет и понимал, что уже не может с ним расстаться.

«Через несколько месяцев после моего возвращения в Курью, когда мы с Гавриилом уже работали на машинно-тракторной станции, соблюдая особую осторожность, я занялся браунингом, привезенным с родины Гавриила. Развернул тряпки, в которые было завернуто это “нечто”, неизвестное мне доселе, и замер. И страшно, и интересно! Трясущимися руками я принялся разбирать эту, как мне казалось, чудо-технику. Все было покрыто ржавчиной и, тем не менее, я быстро справился с разборкой. Тут-то мне открылся новый мир механизмов — мир оружия!»

Тот горемычный браунинг, подброшенный войной 1914 года, который Миша оттер битым кирпичом и каждую детальку смазал конопляным маслом, — его самое первое прикосновение к стрелковому оружию.

М. Т. Калашников:

«Я так и не понял, почему все-таки не удалось довести его до рабочего состояния. Ведь все, кому я демонстрировал отдельные его детали и узлы, были единодушны во мнении: пистолет должен работать. Я и сейчас не могу себе объяснить, что за психологическая закавыка тогда со мной произошла. Она оставила настолько яркую память, что несколько десятков лет спустя, когда мне не без некоторого умысла друзья подсунули только что вышедший тогда роман Хемингуэя “Прощай, оружие!”, сосредоточенный, как всегда, на чем-то своем, я с удивлением долго вертел его в руках, листал, пробовал вчитываться в отдельные строчки, а сам все думал: ну при чем тут оружие?.. Вот если бы “Прощай, вечный двигатель!”».

На дворе стоял тридцать седьмой год.

М. Т. Калашников:

«Видимо, комсомольцы где-то подсмотрели, что я храню пистолет. Я его у сестры Нюры в подвале закопал. Меня вызвали в милицию. Перед Новым годом два дня там просидел. Милиционеры устроили обыск. Ничего не нашли. Стали угрожать. На допросах всячески отрицал наличие оружия».

Калашникову не поверили, но из каталажки выпустили. Устроили надзор. Добрые люди посоветовали срочно бежать, ведь пистолет рано или поздно найдут.

«Решили — надо убегать из родного села как можно дальше. Достал я пистолет, и мы ночью ушли. Нюра плакала страшно, свои валенки отдала. Вот так и началась жизнь на свободе».

Несколько десятилетий Михаил Калашников вынужден был скрывать от бдительных работников отделов кадров, что он был репрессирован и жил по подложным документам. Если бы они узнали эти подробности, еще неизвестно, удалось бы Михаилу Тимофеевичу стать тем, кем он стал на самом деле. Не довелось Михаилу Калашникову окончить школу-десятилетку. Так и остался с девятью классами, а фактически с восемью, год этот он себе, по собственному признанию, сам приписал.

И вот на пороге восемнадцатилетия Михаил с дружком Гавриилом отправились к станции Поспелиха, чтобы потом уехать и Казахстан, где жил брат Гавриила. А злополучный тот браунинг но дороге разобрали до винтика и разбросали в зимней степи.

Наконец друзья добрались до станции Матай Туркестано-Сибирской железной дороги. Это была железная дорога Восточного Казахстана. 1268-й километр Турксиба. Всю историю своего существования она находилась в тени своего именитого родственника — Транссибирской магистрали, легендарного Транссиба. В 1933 году она была воспета в симфонии № 4 «Турксиб» композитором Максимилианом Штейнбергом (1883–1946). Поэт Павел Васильев написал стихи: