Михаил Калашников

«На выселках дело было, в Нижней Моховой. Шел 1930-й год. Я еще молодой был, а вот взрослые ребята уже гуляли по деревне с девушками. И был такой Савенков, хорошо мне знакомый. Дружил он одно время с девушкой, а потом у них как-то разладилось. С ней кто-то другой стал встречаться. Михалев, кажется. Ну и поссорились они между собой из-за этой девушки. До самой смерти поругались. Вот я и написал песню после убийства этого Михалева, но уже не помню слова. Не помню сейчас. А село пело эту песню. Даже на сцене пропели школьной, перед родителями.

Все-таки попробую вспомнить. “Как только солнце закатилось, а Савенков пошел гулять… / А его прежняя зазноба пошла с любовником опять. / Она ему наговорила, что Савенков хотел с ней жить. / А Михалев, похож на зверя, решил убийство совершить. / Решил-решил убийство сделать, решил убийство совершить, / Но одному казалось страшно, — решил он друга попросить. / А друг его, однофамилец, за дело взялся сгоряча, / Вонзил в того он нож блестящий — вот вам и смерть товарища…”

Я скажу вам — плакали все. Савенкова, конечно, посадили. Года на три, раньше помногу не давали. А вот когда Кирова убили и 1934 году, я тогда большую поэму написал. Но не вспомню уж теперь.

“Зачем ты ходишь здесь по залу? — спросил противник у бойца. — Ты ждешь ружейного удара иль раскаленного свинца?..”

Не сохранилась эта поэма на смерть Кирова. Не печатали ее.

В школе были театр, драмкружок. Был один парень-одноклассник, вроде Аркадия Райкина. Он умел рассмешить, действиями вызывал хохот в зале. И мы все крутились вокруг него. Много было интересного, хотя и тяжелая жизнь. Может, я и вправду стал бы поэтом, если бы не война…

Горячо увлекался я в детские годы техникой. Мастерить любил с той же упоенностью, что и писать стихи. Строил из дерева домики, от которых катились тележки к ветряным мельницам. Познавал изменения форм, следил за прикосновением плоскостей, улавливал переходы кривизны, соотносил динамику отдельных частей и предугадывал кинематику целого. Конечно, ни одного из этих терминов я тогда не знал, но сами понятия уже жили во мне интуитивно. Просто удивительно, почему вдруг мне прочили в селе будущее литератора, а не технаря. Ведь к “железкам” я тянулся у всех на виду.

Когда в руки мне попадался какой-нибудь неисправный механизм, для меня наступало сокровенное время исследования. Сперва я тащил находку домой и надежней припрятывал в свой тайник на чердаке. Улучив момент, доставал ее, брал в сарае отцовский инструмент и уходил задом. Там раскручивал, отвинчивал, разбирал: мне было очень интересно узнать, как же эта штука работала и почему не работает сейчас».

Свой первый пистолет, стрелявший головками серных спичек, Михаил изготовил в десятилетнем возрасте. В семье знали: если Мишки не слышно, значит, он где-то за домом разбирает очередную «штуковину», чтобы понять, как она работает.

«Не всегда, правда, удавалось собрать ее снова, но если такое случалось, — вспоминает Михаил Тимофеевич, — я был очень доволен собой и гордо выходил из своего укрытия победителем!

Видимо, так уж устроена у меня голова, что ей все время хотелось что-нибудь усовершенствовать. Именно на этой почве я подружился с нашим учителем физики, уже достаточно пожилым человеком, появление которого в наших местах было окружено сочувственной тайной. Учеников, которые выделялись своими знаниями, он отличал и называл на старинный манер: я у него был Калашников Михаил Тимофеев.

“Понимаешь ли, Михаил Тимофеев, — говорил учитель физики, — лучшие мировые умы уже давно сошлись на том, что создание вечного двигателя невозможно. Но ты так убедительно доказываешь обратное!..”

Спустя несколько десятилетий, вспоминая об этом, я сожалел, что не было у меня тогда возможности найти нужных для вечного двигателя миниатюрных подшипников, строго калиброванных по размеру и весу шариков. Их не было ни в Нижней Моховой, ни в Воронихе. Попадись они мне в ту пору, может, судьба моя сложилась бы несколько иначе. Вечного двигателя, конечно, не получилось бы, но механизм, близкий к нему, вполне мог быть изобретен и где-нибудь применен».

«Миша большой» упорно вынашивал идею возвращения на родину, к сестрам. Мать и отчим противились, но, в конце концов, поняли, что останавливать его бесполезно. И вот по окончании 7-го класса 14-летний подросток Миша Калашников отправился в тысячеверстный путь в родную Курью. Было это в 1934 году.

М. Т. Калашников: