Михаил Карпов

– Володя…представь, что я скажу тебе дату твоей смерти. Как ты будешь после этого жить? Считая дни, годы, месяцы! Ты сможешь вынести эту муку? Я никогда никому не говорю точной даты. Мне жаль людей.

– Да ты просто дуришь людей! – фыркнул Высоцкий – ну вот скажи, ведь дуришь! Разыгрываешь! Ну не верю я в эту чушь, не верю! Давай уж, ври!

– Ври, говоришь? Ну, держись! Только потом не бросайся на меня с кулаками. Во-первых, ты сам этого хотел. Во-вторых, ты со мной не сладишь. Помни, что я Мохаммеда Али завалил, а уж тебя..хе хе… Ладно, не хмурься. И слушай.

Я замолчал, посмотрел в напряженные лица собеседников. Глаза их блестели лихорадочным огнем. Ну да – алкоголь. Да – любопытство, всяк человек, касаясь чего-то странного, непознанного жаждет услышать некое откровение. Все мы подсознательно верим в чудеса. А если не верим – все равно их жаждем, прекрасно понимая, что чудес не бывает. И вот – перед ними сидит настоящий провидец, который откроет их судьбу. Это ли не повод возбудиться сверх меры?

– Ты запойный алкоголик, Володя – рубанул я с плеча, и увидел, как расширились глаза Высоцкого – И ты это прекрасно знаешь. Жить тебе осталось восемь лет. Последние три года будут мучительными и страшными. В семьдесят шестом году какая-то сволочь посоветует тебе выйти из запоя с помощью хорошего укола. И ты согласишься. А это будет наркотик. И это будет дорога вниз. Ты будешь колоть укол после каждого спектакля, и в конце концов превратишься в насквозь больную развалину, с больной печенью, почками, сердцем, всеми органами. Умрешь ты двадцать пятого июля восьмидесятого года, во время Московской олимпиады.

Я замер в звенящей тишине, и решившись, начал читать стихотворение.

У памятника
Января двадцать пятого
Здесь толпится народ.
Тащат кони распятого,
А распятый поет.
Ни толпа благодарная,
Ни цветы – ни к чему:
Только дека гитарная
Служит нимбом ему.
Так заведено издавна,
И который уж год
Он на лентах, не изданный,
Не сдаваясь, живет.
А на кладбище встретятся
И кликуша, и тать,
Чтоб к певцу присоседиться,
Ведь ему – не прогнать.
Каждый ищет угодного…
Но когда тяжело,
Из плеча несвободного
Прорастает крыло.
Не Хлопуша, не Гамлет здесь,
Кем мы знали его,
А похож он до крайности
На себя самого.
С обнаженными нервами
Он, представший на Суд…
Кони вожжи повырвали
И несут… И несут…

Рука Высоцкого протянулась к столу, взяла бутылку с недопитым виски, будто сама по себе, и…остановилась. Отдернулась, как обожглась. Высоцкий прокашлялся, и хриплым, каким-то искаженным голосом спросил:

– Будут помнить?

– Будут. Живые цветы на могиле – круглый год – ответил я грустно, будто говорил сейчас со смертельно больнм человеком. Впрочем – а разве он не был смертельно болен?

– Тогда может я все-таки не зря жил? – губы Высоцкого дергались, будто он старался не зарычать, не сорваться в крик.

– Кто знает, Володя? – так же грустно сказал я – Кто знает, зачем мы в этом мире? Хочешь, я тебе расскажу анекдот о предназначении человека? Возможно, что ты его знаешь, но все-таки…

– Давай! – выдавил из себя бард, все еще силясь с собой справиться.

– Умирает человек, мужчина. Попадает на небеса, предстает перед ликом Бога. Бог отправляет его в рай, но мужчина, уже уходя оборачивается, спрашивает:

– Господи, можно задать тебе вопрос? Скажи, Всемогущий, каковым было мое предназначение на Земле? Для чего я жил?

– Помнишь, ты в поезде ехал в командировку в Краснодар?

– Помню, Господи!

– Ты пошел в вагон-ресторан пообедать, а сосед попросил тебя передать ему соль.

– Помню, да…я передал!

– Вот!

Высоцкий не улыбнулся. Я – тоже. И Золотухин был молчалив и грустен.

– Печально. Это очень печально! И что, ничего нельзя сделать? Совсем ничего?! – Золотухин глубоко вздохнул, потер глаза – неужели нельзя его спасти?

– Думаю, можно – пожал я плечами – Только он сам не хочет, чтобы его спасли. Он как самоубийца идет к краю пропасти, шаг за шагом, шаг за шагом. Володя, ты слабый человек. За твоей жесткой, и даже грубоватой натурой скрывается слабак. Ты боишься жизни, ты спасаешься от нее в алкогольном дурмане, а скоро будешь спасаться в наркотическом блаженстве. И я не знаю, что с этим можно поделать. Ты не перестанешь пить, даже если тебе тысячу раз рассказать, что ты убиваешь себя.

– Ты первый раз меня видишь! Как ты можешь знать, кто я и что я? – рыкнул Высоцкий, и лицо его исказила злобная гримаса – Как ты смеешь, молокосос!