Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи

Эмоционально-идейный уровень негативности, заложенный в прагматике мифа о «русификации», зависит от типа националистической риторики, бюрократической или этнической, которой придерживаются «свядомые» историки. Для характеристики «русификации» они используют, в основном, эмоционально насыщенные эпитеты — «насильственная», «фронтальная», «тотальная» и т. д.[35] В идеологическом аспекте миф «русификации» характеризует имперскую политику России в категориях «колониального» и «национального угнетения». Так современному читателю преподносится очередной «завершенный мифологический сюжет». Действия российского правительства предстают перед ним как целенаправленные политические решения, принимаемые с коварной целью «денационализации» белорусов и принудительного превращения их в великороссов[36].

В результате «угнетенный белорусский народ» оказался не только жертвой имперской колониальной эксплуатации, но и подвергся этническому насилию и даже лингвоциду со стороны императорской России. Соучастником этого исторического этнокультурного преступления националисты назначают Православную церковь, которая, по их мнению, являлась послушным орудием «царизма» в деле ассимиляции белорусов.

Таким образом, применение в историографии указанных технологических приемов «различий и маркировок» является отличительной чертой исторического нарратива, призванного не только обслуживать, но и формировать идеологию белорусского этнического национализма. Следовательно, придавать соответствующее «научное» обоснование проекту строительства новой национальной идентичности: «два чужих народа — два противостоящих друг другу государства».

1.5. Образы Калиновского и Муравьева — сиамские близнецы «ретроспективной мифологии»

Нельзя не заметить, что «национально свядомым» историкам порой трудно примириться с содержанием своих трудов, мифологизирующих историческую реальность. Их притягивает и одновременно отталкивает созданный их воображением образ «Беларусі» как несчастной жертвы колониального российского гнета. Для избавления от возникающего при этом когнитивного диссонанса им приходится прибегать к целительным идеологическим средствам. Фантомные боли творцов «национального нарратива» стали врачеваться с помощью анестезирующей героической мифологии[37].

Результатом преодоления приобретенного психического дискомфорта стала интерпретация немногочисленного польско-католического восстания 1863 г. как «великого события» белорусской истории, положившего начало «национально-освободительной» борьбе за «незалежнасць»[38]. При этом произошла обычная для националистической историографии подмена понятий и этнокультурных маркировок. Оказывается, что в этом восстании, направленном на восстановление независимой Речи Посполитой в границах 1772 г., преследовались «белорусские национальные» цели[39]. Или, по утверждению национально «свядомага» историка М. Бича, в нем «проявилось течение белорусского национально-освободительного движения во главе с Калиновским»[40].

Подобные выводы свидетельствуют о том, что национальная «свядомасць», приобретенная некоторыми белорусскими историками, обладает удивительным методологическим эффектом. Она выполняет роль особой познавательной оптики, с помощью которой эти историки становятся «духовидцами» и «тайнозрителями» событий далекого прошлого, подлинный «национальный» смысл которых был сокрыт от современников. Иными словами, эти «духовидцы» усматривали в действиях и манифестах повстанцев 1863 г. такие далеко идущие политические перспективы, о которых сами недальновидные участники восстания даже и не подозревали.

Вооружась чудесной оптикой «свядомасці», позволившей обрести дар особой телеологической «прозорливости», историки, в частности, М. Бич, сумели высмотреть, вопреки фактам, белорусское «национально-освободительное движение» и в этом, казалось бы, сугубо польском, восстании. Выходит, что польские повстанцы и Калиновский, не ведая, что творят, прокладывали из своего исторического далека светлый путь к блаженной белорусской «незалежнасці». Правда, весьма своеобразно, — вешая «во имя Польши» сотни белорусских крестьян, сжигая крестьянские дома и разоряя их хозяйства.

В этой связи нельзя не упомянуть и ту трагикомическую ситуацию, в которой неизменно оказывались как советские, так и «свядомыя» историки, писавшие о восстании 1863 г. Приверженность идеологии обязательно приводила и приводит их к политическому конфузу, очевидному для непредвзятого исследователя.