Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

И потому такой тоски исполнены замечательные слова четвертой книги романа, звучащие в момент, когда Григорий слышит песню, рассказывающую о боевых подвигах казаков во времена Ермака:

«Над черной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня. Она бесхитростными, простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати; ходивших по Дону и Волге на легких воровских устругах; грабивших орленые царские корабли; «щупавших» купцов, бояр и воевод; покорявших далекую Сибирь… И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа…»

Гоголь назвал свое прозаическое произведение поэмой. «Тихий Дон» с полным правом должен быть назван песней о донском казачестве. Не только потому, что в нем так ощутима стихия песни, но и потому, что все глубинное содержание его сродни народной песне о больших событиях, больших явлениях в народной жизни. Это очень многое объясняет в поэтике «Тихого Дона».

Но пока – о содержании этой песни.

Шолохов, а вместе с ним и читатель, скорбит и о тех казаках, которые, как Иван Алексеевич Котляров, погибли в боях за революцию, и о тех, которые погибли, не найдя своего пути. Не о кулацком сынке, карателе Митьке Коршунове, не о кровном враге революции Листницком, не о бесславном вожаке бандитской шайки Якове Фомине, – от Митьки Коршунова отрекается старик Мелехов, этот блюститель казачьей славы и чести; о молодом и старом Листницком читатель и автор равнодушно говорят устами Григория: «Ну, и чорт с ними. Жалко добрых людей, какие пропали, а об этих горевать некому»; то же – о Якове Фомине: «Что ж, так и должно было получиться, – равнодушно сказал Григорий». А о таких людях, как Григорий, как Аксинья, как многие, им подобные. Все это потому, что Шолохов в высшей степени обладает тем талантом, о котором замечательно пишет А.С. Макаренко в своих воспоминаниях о Максиме Горьком и который был так свойственен и самому Макаренко: «Даже герои враждебного лагеря, даже самые настоящие «враги» Горьким так показаны, что ясно видны их человеческие силы и лучшие человеческие потенциалы». Макаренко пишет дальше, что Горький показал в ряде своих образов прекрасные человеческие характеры, исковерканные капитализмом. Такой искалеченный царизмом характер, обладающий, однако, прекрасными потенциалами, дан нам в Григории Мелехове.

Трагедия Григория в том, что на последних этапах своего развития он оторвался от народа и погиб именно в результате этого, не осознав, в каком лагере ему надо бороться до конца, вернее – осознав это, но смалодушествовав.

Григорий мог бы быть нашим.

Прав ли автор, видя эти потенциалы в Григории? То теплое внимание, с которым читатель следит за многими мучительными колебаниями Григория, то горе, которое он ощущает в финале трагедии Григория, подтверждают это.

В отношении же массы казачества история блестяще подтвердила наличие этих потенциалов и с невиданным размахом переключила их в энергию действия.

В самом деле: нужны ли нашей Родине стойкие воины, прославившие на весь мир силу русского оружия в исторических битвах и походах? Нужна ли прослойка людей, в которой веками складывались навыки военной дисциплины и военного мастерства, воспитывались для этого необходимые волевые и другие качества? Нужны ли люди, отличающиеся мужеством, честностью, постоянной подтянутостью, любовью к труду, и труду бранному в том числе?

Все эти вопросы покажутся праздными. Теперь – возможно ли эти присущие казачеству черты очистить от всего того, что въедалось в его сознание под неусыпным воздействием царизма, кулацко-атаманской и дворянско-офицерской верхушки казачества? История ответила на этот вопрос.

«Новой яркой жизнью живет советское казачество и казачья молодежь. Как непохожа эта жизнь на то, что было раньше…» – писала «Правда» в своей передовой от 24 апреля 1936 г. непосредственно после постановления Правительства о снятии с казачества ограничений по службе в РККА и приказа Наркома Обороны о переименовании ряда кавалерийских дивизий в казачьи дивизии.

Поучительно вспомнить прошлое казачества, вспомнить, что царизм постепенно уродовал быт и уклад казачьей жизни. Первоначально это была свободолюбивая своеобразная демократическая община, лишь с течением времени выродившаяся в классовую организацию, ставшую опорой самодержавия.

Развращая казачество земельными наделами и привилегиями, царизм, по существу, оделял лишь верхушку казачьего сословия, трудовому же казачеству доставалось весьма немного. Поэтому-то и понадобился культ командира и доблести казачьего сословия, с одной стороны, и соблюдение некоторых внешних остатков прежних демократических форм казачьей общины, с другой, дабы и экономически, и духовно закрепостить казачество, затемнить его сознание.

В годы гражданской войны белое движение широко использовало этот опыт царизма для того, чтобы поднять казачество против советской власти.