Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

– Да, явно два направления. Я согласен, чтобы статью Якименко выкинули из этой книги. В свое время я отказался дать ему поддержку для защиты докторской диссертации о моем творчестве. Что-то не по-русски получается: ты обо мне статью, а я должен тебе дать проход в доктора.

Ф.Б. У руля критики сейчас стоит Озеров. Он делал доклад на пленуме, готовил выступающих, а выступления шли – один «за», другой «против».

М.А. На овец и козлищ. Как реагировали циковцы?

Ф.Б. Шауро сидел безучастно, без ориентации, ориентировал Озеров. Надо поговорить с Софроновым об их книге. Андриасов дает в ней материал очень бедный, статья Фоменко тоже очень жидка.

М.А. Я уже вам сказал, о себе говорить не буду. Разнонаправленность в литературе явление классовое и давнее. Здесь требуется твердая рука ЦК. Я об этом намекал Брежневу, говорил с Сусловым, жмутся, боятся открытой критики, а время придет. А по книге поговорите с Софроновым, пусть отожмет ненужное.

Беседа затянулась; чувствуя это, Бирюков сказал:

– Мы будем короче, Михаил Александрович.

М.А. Нет, нет. У нас время есть, и вопросы к вам будут.

Ф.Б. Спасибо. Я написал новую книгу «Художественное открытие в творчестве Шолохова». Сдал в печать, но ей нет хода. Издательство «Художественной литературы» – Соловьев – открутился, а Катаева и Каверина запланировали. Меня поддерживает «Московский рабочий», редактор Мамонтов. Рабочее издательство лучше нас понимает.

М.А. Дайте мне телефон Пузикова и других товарищей. Я рад вступиться за ваше направление в литературе. Здоровых сил больше.

Ф.Б. Как вы смотрите, чтобы взяться за курирование литературного института?

М.А. Это тоже благие намерения. Сам напрашиваться не буду, и у вас это сорвется. – И рассказал эпизод из разговора с А.Н. Косыгиным на съезде партии: – Тогда он затронул меня: «Чего никогда не зайдете ко мне?» – «Если это приглашение, то я рад встретиться»… Встретились мы у него на даче в марте месяце. Дача у него довольно скромная, присутствовали дочь с мужем, внуки. Разговор был продолжительный и откровенный: о войне и военном времени, о героических делах тыла, о послевоенном переустройстве, о Сталине, о делах текущих. Интересуясь, как я вывожу генерала Лукина в книге «Они сражались за Родину», Алексей Николаевич спросил, читал ли я воспоминания Голованова, и тут же дал оценку его книге как наиболее объективному отображению истории войны и роли в ней Сталина. Разговор о Сталине был долгим и откровенным. Мысль была одна – умалчивание роли Сталина во время Отечественной войны выгодно для наших противников. О Сталине надо говорить, он наследник и продолжатель дела Ленина, три десятилетия стоял у руля партии и государства, построено новое общество, крепость которого проверена в огне войны. Естественно, нельзя умалчивать об ошибках и промахах, и не один Сталин в них виновен. Сталин был недоверчив, но кому верил, доверял без сомнения. В 30-е предвоенные годы с приходом к власти фашизма на Западе обострилась классовая борьба, не обошла она и Советский Союз. Затаившиеся классовые противники, имея своих единомышленников в высоких партийно-советских учреждениях, заметно оживились. Сталин это понимал как единую линию действий «пятой колонны». В ожесточенной борьбе с ней во избежание подрыва сложившегося единства партии и народа он не заметил среди приближенных к нему людей этого толка, и Берия не был последним. Алексей Николаевич был близок к Сталину, – продолжал М.А., – хорошо знал его семейную обстановку, не без участия был к судьбе Светланы. Он же помог опубликовать книгу-воспоминания Голованова и очень сожалел, что таких книг еще мало и будут ли они в ближайшем будущем. Далее затрагивались вопросы о Хрущеве и Брежневе. «Тяжело было работать с ними, – говорил Алексей Николаевич, – мало прислушивались к трезвым голосам». Вот тогда он меня и спросил: «Красивые ли места, где вы живете? Можно ли приехать к вам?» – «Милости прошу, в любое время будете моим гостем». Поддерживаем связь, скоро приедет. Вот здесь я, как хозяин дома, поставлю эти вопросы.

К.П. рассказал о переписке с ассоциацией японских писателей, о получении им бандероли из Токио, которую задержали в Москве.

– Встретили меня тогда, – говорил Прийма, – Чугуев с напускной решительностью отчитал меня за переписку с заграницей, а бандероли не отдали. Тогда я предъявил претензии к почтамту, сославшись на мое конституционное право переписки. Сообщили, что бандероль можно получить в Союзе писателей. Помог мне Марков. Моя бандероль лежала у секретарши в шкафу.

Ф.Б. Косыгину надо задать вопрос, интересуются ли они посылкой за границу писателей, кто они и для чего их посылают? Там царит протекционизм.

М.А. Такая практика существует. К таким услугам Союза писателей я сознательно не прибегаю.

Ф.Б. Как вы относитесь к письму Сталина к Феликсу Кону 1929 года и замечаниям в ваш адрес?

М.А. Сталин не страдал отсутствием объективности, но он тогда не был знаком с материалами о Сырцове и Малкове, а они в то время были на крупных государственных постах.