Михаил Строгов

— Или шпион! — ответил тот, понизив голос. — Поостережемся говорить лишнее! В такое время полиция нежничать не станет, а ведь никогда толком не знаешь, с кем приходится ехать!

В другом углу купе о товарах говорили чуть меньше — больше о татарском нашествии и его пагубных последствиях.

— Лошадей по всей Сибири реквизируют, — говорил один из попутчиков, — а стало быть, связь между различными провинциями Центральной Азии будет весьма затруднена!

— А правда ли, — спросил у него сосед, — что киргизы Средней орды выступают заодно с татарами?

— Поговаривают, — понизив голос ответил тот, — только кто в этой стране может похвастать, что ему хоть что-нибудь доподлинно известно!

— Я слышал, как говорили, будто на границе собираются войска. На Волгу уже прибыли донские казаки, которых как раз и хотят двинуть против взбунтовавшихся киргизов.

— Ежели киргизы спустились вниз по Иртышу, дорога на Иркутск уже небезопасна! — заметил сосед. — Кстати, вчера я хотел отправить телеграмму в Красноярск, но она не дошла. Боюсь, как бы в скором времени татарские войска не отрезали от нас Восточную Сибирь!

— В общем-то, батенька, — продолжил первый собеседник, — эта торговцы справедливо опасаются за свою торговлю и свои сделки. Ведь после реквизиции лошадей заберут, и лодки, и повозки — все средства передвижения, так что в конце концов на всем пространстве империи уже и шагу не сделаешь.

— Боюсь, Нижегородская ярмарка кончится не столь блестяще, как началась! — произнес, качая головой, второй собеседник. — И ничего тут не поделаешь — безопасность и целостность русской территории прежде всего. А торговые дела — всего лишь дела!

Тема разговоров в этом купе почти не менялась, не отличалась она разнообразием и в остальных вагонах поезда; но всюду наблюдательный человек мог заметить крайнюю сдержанность. Если собеседники и отваживались порой затронуть область фактов, — то до предположений о намерениях московского правительства или до их оценки они никогда не доходили.

Подобную осторожность, и вполне справедливо, отметил один из пассажиров головного вагона. Этот пассажир — явный иностранец — глядел во все глаза и то и дело задавал вопросы, на которые получал лишь весьма уклончивые ответы. Далеко высовываясь из дверцы с приспущенным, к вящему неудовольствию спутников, стеклом, он ни на мгновение не терял из виду правую половину горизонта. Выспрашивал названия самых незначительных поселков, интересовался: чем там занимаются; чем торгуют; что производят; сколько там жителей; какова средняя смертность мужчин и женщин — и так далее. Все это он заносил в книжку, и так уже всю исчерканную заметками.

Это был корреспондент Альсид Жоливэ, и если он задавал столько незначительных вопросов, то как раз потому, что среди множества ответов надеялся ухватить что-нибудь интересное «для своей кузины». Его, естественно, принимали за шпиона и не произносили при нем ни слова, которое касалось бы злобы дня.

Поняв, что о татарском нашествии ему ничего не удастся выспросить, он записал в свою книжку: «Пассажиры держат язык за зубами. На темы политики разговорить их крайне трудно».

В то время как Альсид Жоливэ тщательно записывал свои дорожные впечатления, его собрат, севший в тот же поезд и с той же целью, предавался тем же занятиям наблюдателя в одном из соседних купе. Ни тот, ни другой не собирались встречаться на московском вокзале и не знали, что вместе выехали из Москвы с целью добраться до театра военных действий.

Однако Гарри Блаунт, человек малоразговорчивый, но умеющий слушать, в отличие от Альсида Жоливэ, никакого недоверия у своих попутчиков не вызывал. Соседи за шпиона его не принимали, нимало не стесняясь, заходили в своих откровениях даже дальше, чем позволяла их врожденная сдержанность. И корреспондент «Daily-Telegraph» сумел выяснить, в какой мере текущие события занимали умы торговцев, направлявшихся в Нижний Новгород, и насколько серьезная опасность нависла над торговыми путями Центральной Азии. Поэтому он без колебаний внес в записную книжку следующее бесспорно справедливое наблюдение: «Пассажиры крайне обеспокоены. Говорят только о войне — и с такой откровенностью, которую меж Волгой и Вислой слышать удивительно!»

В любом случае, читателям «Daily-Telegraph» не грозила опасность оказаться менее осведомленными, чем «кузина» Альсида Жоливэ.

И все же, сидя по ходу поезда слева и наблюдая лишь свою половину местности, весьма пересеченную, Гарри Блаунт, не дав себе труда взглянуть на противоположную сторону — плоскую равнину, присовокупил с чисто британской самоуверенностью: «Меж Москвой и Владимиром местность гористая».

Однако чем дальше, тем больше чувствовалось, что перед лицом серьезных опасностей русское правительство принимает строгие меры — даже внутри империи. Мятеж еще не перешагнул сибирской границы, но в окружающих приволжских провинциях, находящихся в близком соседстве со страной киргизов, его дурные влияния уже могли сказаться.