Михаил Тверской: Крыло голубиное

Романец монаха не слушал, а дождавшись, пока он затихнет у него в руках, бросил мертвого на соломенную, пропитанную испражнениями подстилку, под ноги испуганно отшатнувшимся свиньям.

Жалко было ему покидать пригретое и сытное место. Но другого не оставалось. Дознавшись причины гибели брата, а то, что они бы дознались этой причины, Романцу было ясно, монахи нашли бы, как поквитаться со свинарем, которого и без того не любили. Самое малое, охолостили бы, как сам Романец холостил хряков.

И пока на вечерней трапезе еще не хватились Григория, собрав свою нехитрую худобу, Романец воспользовался известным ему тайным лазом под монастырской стеной и в первых сумерках покинул иноческую обитель, дававшую ему хлеб и приют. Не ждали купола монастырских церквей и последнего поклона от беглеца — он и не оборотился на них. Но долго еще, до самой Десны, пока Романец не скрылся в прибрежных кустах, тревожно глядели ему вслед кресты с храма Успения Пресвятой Богородицы.

Опасаясь погони, сторонясь проезжих дорог, лесами — сначала вдоль Десны, а затем по иной речке Сейм — добрался он до города Курска. В пути Романец в основном питался сырой пресной рыбой, которую по надобности ловил прямо руками в густой прибрежной траве. Стояла весна, и многие рыбы, сбившись к берегу, терлись боками промеж травы, скидывали икру. Однако та рыба за время пути приелась ему. Денег у него не было ни полушки, но так велики оказались соблазны и голод, что в первый же день по прибытии в Курск Романца словили на воровстве, когда он пытался украдкой прихватить козью ногу. Куряне обошлись с ним не милостиво: здесь же, на торгу, не дожидаясь суда, сильно побили колами. Ну уж и он им потом отомстил…

Отвалявшись в канаве, на следующее утро он вышел из Курска, пошел наугад по дороге и к вечеру набрел на большое сельцо — Ахматову слободу, которое держали татары. Правда, самих татар в селе было немного, больше русских, таких же бродяг и выжиг, как Романец. Главным среди всех почитался ногаец Гила, то ли мурза, то ли просто алпаут [67], но и для русских, и для татар он был выше, чем какой князь. Слобода жила грабежом и разбоем, и по одному слову Гилы проезжего человека либо убивали, либо оставляли в живых. Когда Романца привели к нему напоказ, Гила, много тварей повидавший на свете, был поражен страховитым наружным видом и скрытой мощью бывшего монастырского свинаря. Поразузнав, кто он и откуда идет, впрочем, не много внятного услышав в ответ на свои вопросы, Гила спросил:

— Будешь служить у меня?

Романец коротко и твердо кивнул грязной, нечесаной головой:

— Буду. Трапезничать дай.

— Трапезничать? — удивился татарин монашьему слову, рассмеялся и распорядился, смеясь: — Дайте ему конину. Будешь ли, урус, кониной трапезничать?

— Буду, — сказал Романец.

Первым, а может быть, и единственным человеком, которого Романец без сомнений и оговорок признал над собой, стал этот Гила, владетель татарской Ахматовой слободы, известной жителям Курска с давних времен.

Гила был сыном хивинца Ахмата, который когда-то, еще в правление Тула-Буги, получил откуп на ханскую дань и держал весь народ, не исключая бояр и даже князей, в таком разоре и угнетении, что однажды князь Святослав поднялся на него и, вероятно, побил бы, если б не его брат Олег, который, убоявшись ханской мести и выполняя волю хана, умертвил Святослава [68]. Тогда Ахмат казнил многих бояр и всякому проходящему мимо приказывал давать кусок от их окровавленных одежд, чтобы те, придя в свою землю, объявляли, показывая кровавые лоскуты: так будет с каждым, кто дерзнет оскорбить баскака!

Теперь слобожане силы такой не имели, жили тише, довольствуясь лишь тем, что добывали у неосторожных купцов, да еще совершали воровские набеги на ближние и дальние поселения. Шайка их, бывало, доходила и до Рыльска, и до Вжища, и до Путивля, и до Дебрянска… Куряне же, опасаясь мести Ногая, который покровительствовал Гиле, вынуждены были мириться с таким соседством. Правда, Гила — не в пример отцу — старался не обижать курян, а город и вовсе обходил стороной.

Недолго прослужил Романец у Ахматова сына, всего от лета до лета, но сколько страха и боли испытали те, кому пришлось встретиться с ним в этот год, — ни на каких бесовских весах не измерить! Татары и те смотрели на безжалостного, свирепого русского, молчаливого, как чудской истукан, и сильного, будто шайтан, с опаской и огорчением. Пошто такой человек живет? Один лишь алпаут Гила смеялся и сверх других отличал Романца…

Как ни по нраву пришлась Романцу жизнь в Ахматовой слободе, но и хорошему наступает предел. Этой весной ака Ногай позвал к себе Гилу со всеми людьми. По всему было видно (да и татары о том говорили), предстояла большая война. Воевать Романец не хотел. Неведомо, по каким законам живут такие, как он, за что судьба им благоволит до поры, наделяя звериным чутьем на опасность, для чего на чужую беду оставляет их жить на земле… Неужто из одной лишь надежды на их раскаяние?