Михаил Тверской

Грозный размах Дюденевой рати затмевает тот очевидный факт, что с формальной точки зрения это было лишь обычное военное сопровождение, которое хан давал любому русскому князю, получившему в Орде ярлык на великое княжение Владимирское. Возможность военного сопротивления со стороны князей, связанных с эмиром Ногаем, побудила хана Тохту отправить вместо обычного «посольства» целое войско с широкими полномочиями. В качестве ханского посла Дюдень, вероятно, присутствовал на торжествах по случаю восшествия Андрея Александровича на трон великого князя Владимирского. Эта церемония совершалась во Владимире. Ханский посол символизировал самого хана, и великий князь Владимирский в знак покорности должен был, спешившись, вести под уздцы коня, на котором восседал Дюдень.

Князь Андрей во второй раз (после 1281 года) взошёл на владимирский трон, о котором всегда мечтал. Ему было уже около сорока лет, и в бороде мелькала первая седина. Придя к власти тёмными путями, он всё же считал себя законным правителем Руси и спешил приступить к исполнению своих обязанностей. Возможно, Андрей не был законченным негодяем и чувствовал угрызения совести при виде разорённой Дюденевой ратью Руси. Он убеждал себя в том, что его правление будет благом для страны... Приговором этим иллюзиям могла бы послужить горькая сентенция Тацита: «Власть, добытую преступлением, ещё никто никогда не сумел использовать во благо» (130, 397). Впереди его ожидали десять лет беспокойной жизни, исполненной тревог и унижений. Стоила ли игра свеч? Этот риторический вопрос Андрей, вероятно, не раз задавал себе в конце жизни. Но каким бы ни был его собственный ответ, логика власти заставляла действовать по своим законам. Родившийся князем должен был жить и умереть сообразно своему происхождению. Единственным способом выйти из игры был монашеский постриг. Но на такой подвиг самоотречения способны были лишь очень немногие князья...

Первой заботой владимирского великого князя всегда было признание в Новгороде. Это был не только вопрос престижа, но и вопрос устойчивости трона. «Банк всея Руси» невидимыми рычагами финансовой власти поднимал и ниспровергал правителей.

Не желая ссориться с Ордой и, кажется, сильно недолюбливая Дмитрия Переяславского, новгородцы признали Андрея своим князем. Точную дату его восшествия на новгородский стол сообщает летописец — «в неделю сыропустную», то есть между 22 (понедельник) и 28 (воскресенье) февраля 1294 года (5, 327). Обычно такие торжества совершали в воскресный день.

Брат мой — враг мой

Из Новгорода князь Андрей летом 1294 года приехал в Торжок — южный форпост боярской республики. Обычно князья посещали Торжок только проездом, спеша в Новгород или же, напротив — в «Низовскую землю». Однако на сей раз Андрей вопреки обыкновению задержался в Торжке. На то у князя была своя причина. Здесь, в Торжке, он устроил засаду на крупного зверя. Этим «зверем» был его собственный брат Дмитрий...

Переждав во Пскове Дюденеву рать, князь Дмитрий решил вернуться в Северо-Восточную Русь. Обстоятельства подталкивали его к этому рискованному решению. Псков был хорош опальному князю лишь как своего рода «постоялый двор». Но долго жить в городе, где всё было чужое и непривычное, Дмитрий не хотел. Кроме того, оставаясь изгнанником, он мог не только потерять авторитет в княжеской среде, но и лишить наследственного удела своего единственного сына Ивана. (Второй сын Дмитрия Александр незадолго перед тем умер в Орде (10, 527)). До Дмитрия доходили слухи о том, что в его родном Переяславле вокняжился ярославский князь Фёдор Ростиславич по прозвищу Чёрный. Это был человек огромного роста и незаурядной физической силы, полагавший, что именно силой следует решать все вопросы права и собственности.

Долгой и верной службой хану Тохте Фёдор заслужил руку одной из ханских дочерей, наречённой в крещении Анной. Никаких династических прав на Переяславль князь Фёдор — отпрыск смоленских князей, силой втиснувшийся в плотные ряды потомков Всеволода Большое Гнездо, — разумеется, не имел. «Но соображения справедливости, — писал Фукидид, — никого ещё не заставили упустить представившийся случай расширить своё могущество с помощью силы» (139, 35). С этим суждением древнегреческого историка могли бы согласиться правители всех времён.

(Переяславцы ненавидели своего нового князя. Год спустя они не скрывали радости по случаю решения княжеского съезда вернуть Переяславль сыну Дмитрия Ивану. Тогда разъярённый узурпатор, следуя примеру Нерона, поджёг свой собственный город. «Тое же зимы князь Феодор Ростиславич пожёгл весь город Переяславль», — бесстрастно констатирует летописец (22, 82). Разорив таким образом родовое гнездо Дмитрия Переяславского, Фёдор удалился к себе в Ярославль).