Михаил Васильевич Нестеров

В портрете Шадра были сформулированы новые принципы искусства художника, выражена идея красоты творческой личности, творческой деятельности — принципы искусства социалистического реализма. Новое видение человека и определенность этого видения не могли пройти незамеченными для людей, смотревших портрет Шадра. Нестеров, очень взыскательный к своим собственным произведениям, тоже остался доволен. «Я кончил портрет, — писал он дочери, — он удался, многие уже видели, очень хвалят, находят его одним из самых лучших моих портретов, „неожиданным“ и проч.; говорят, что он должен быть в галлерее и т. п. Я тоже думаю, что портрет удался, живой, свежий, реальный, как ни один предыдущий. Вот какой старик — молодец!..»^[183]. Удовлетворенность Нестерова портретом И. Д. Шадра свидетельствовала о найденности им принципов решения образа. Они сводились к утверждению деятельного, творческого начала в человеке.

Характерной чертой этого времени является стремление художника к живописной красоте портретов, как бы тождественной или символизирующей красоту самого образа человека. Наиболее органично это выражено в портрете А. Н. Северцова (1934; Третьяковская галлерея)^[184]. 30 октября 1934 года Нестеров писал П. Д. Корину: «Никак не могу уняться, написал еще один портрет с Алексея Николаевича Северцова. Задачу себе поставил трудную, чисто живописную, а как вышел из положения — придете, сами увидите. Те же, кто видел, не ругают, а я и рад…»^[185].

Портрет А. Н. Северцова. 1934

На темном фоне вырисовывается фигура человека в бухарском шелковом халате, сияющем всеми тонами фиолетового, синего, малинового, желтого. Переливы цветов, переходящих из одного в другой, создают то естественное движение, которое определяет внутреннюю динамику образа.

Два световых пятна, взаимно связанных, акцентируют внимание на голове ученого и на маленькой раскрытой книге, которую он держит в руке. Лицо Северцова в тени, художник освещает лишь затылок, делая волосы на нем совершенно белыми, лоб, алое, точно пронизанное светом ухо. По сравнению с темным, но очень звучным красочным решением, освещенные места кажутся резкими, от этого акценты становятся определеннее.

Художник передает устремленность интеллекта, напряжение мысли человека, его острое соприкосновение с мыслью, заключенной в книге, которую он читает. Но поза Северцова совершенно спокойна. Темное кресло ограничивает его движения, мягкая шелковая ткань халата большими и вместе с тем плавными массами обволакивает фигуру. Только чуть сжимается рука, лежащая на кресле, только иногда слишком ярко и неожиданно загораются то желтые, то малиновые пятна халата. Напряжение чувствуется и в откинутой назад голове, в плотно сжатых губах, в поднятом чуть вверх профиле. Все подчинено одному действию — чтению. Рука с книгой помещена на большом расстоянии от глаз Северцова. Взгляд зрителя точно постоянно измеряет расстояние, переходя от лица ученого к раскрытой книге. Это дает динамику портрету, реальность и протяженность действия, создает определенную напряженность.

Если мы сравним рисунок, предшествовавший живописному портрету, то увидим, что композиция его очень близка, к окончательному варианту, но там нет книги, вторая рука ученого лежит на щеке. Северцов изображен в момент раздумья, отдыха. Введение мотива чтения сразу определило направленность портрета, его идею, внесло действие и выявило основное в человеке — его интеллект.

Раскрытая, освещенная маленькая книга в руке Северцова — столь же активная деталь, как и античный торс в портрете Шадра, может быть, даже еще более активная, ибо она является вторым и обязательным компонентом действия.

В портрете Северцова 1925 года интерьер характеризовал обстановку, в которой живет и работает ученый, круг его интересов. В портрете 1934 года Нестеров отказывается от изображения интерьера, от деталей, характеризующих повседневное бытие человека. Он изображает только кресло, ковер, который смотрится не как предмет интерьера, а как фон, и темную мордочку маленькой собачки, попавшей в портрет по непременному желанию Северцова, но почти незаметную, сливающуюся с фоном.

Если в портрете 1925 года больше внимания было уделено своеобразию характера, то здесь в характеристике образа выделена только одна черта, но главная, определившая жизненный путь ученого, — сила интеллекта. И тем не менее решение образа становится более глубоким, хотя, быть может, и менее разнообразным. Художника уже не интересует совокупность физиономических и психологических качеств модели. Именно поэтому он допускает условность в трактовке лица — под очками видны только глазные впадины, лицо вылеплено мазками различных оттенков.