МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

— Их в мешках, как мусор, сжигают, если некому хоронить. За место на кладбище надо два миллиона, а всего миллионов шесть. Мне в морге сказали: «Пусть Ельцин хоронит! Сейчас из морга даже родных не забирают. А вам с какой стати чужака хоронить? Кто он вам? Да бомж приблудный!» — и заревела в голос, — Бо-омж!

Надя по-деревенски голосила над любимым, а Люба бросилась звонить управдому Кате:

— Катя, зови всех ко мне, мы стол накрываем. Как зачем? Михайлов день завтра. Ты Михайловна, я Михайловна. Надо родителей помянуть.

Охотников помянуть нашлось немало. И, открывая застолье, Люба сказала:

— Помянем родителей и новопреставленного Георгия. Третий день завтра — хоронить его надо.

— На какие шиши хоронить? — вскинулся сантехник Сомов. — Мои дети фруктов не видят, на макаронах голимых живём!

— Пусть Ельцин хоронит! — стукнула по столу управдом Катя и заплакала.

Все затихли, вспоминая, как Катя бегала по людям, занимая деньги на похороны сестры, уехавшей в Африку зарабатывать валюту и вскоре сгинувшей там. Нужной суммы собрать не получилось. И Катя плакала, ужасаясь при мысли, что сестрёнку, может, кинули в яму, как падаль, или, как мусор, в печке сожгли. Никогда ещё не было на Руси такого срама, чтобы мёртвых бросали без погребения. Да видно, настал наш срамной час.

Тихо плакала Катя. Все молчали. И было в этом молчании что-то жуткое, будто нежить дышала из-под земли. Почему мы живём как побирушки и в странном бесчувствии утратили стыд? Русский человек к нужде притерпится, но привыкнуть к бесчестию — нет. И Люба сказала, побледнев от волнения:

— У меня вопрос — кто сильнее: Михаил Архангел или Ельцин? И если Архангел, верю, сильнее, мы схороним Георгия в Михайлов день.

— Хана теперь Ельцину! — развеселился выпивший ещё с утра кочегар Федя. — Мужики, может, скинемся на бутылёк?

А плотник Василий сказал рассудительно:

— Люба, знаешь, сколько денег надо? Мы маму два года назад схоронили, а до сих пор в долгах, как в шелках. Хорошо хоть гроб тогда сам сделал.

— И Георгию сделаешь гроб! — снова стукнула по столу управдом Катя.

— Досок нет — хлам да обрезки. Кать, я сделаю, но выйдет уродище.

— А мы тканью обтянем гроб, — сказала техник-смотритель Ирина. — У меня есть чёрный ситец в горошек. С белым кружевом выйдет нарядно.

— Гроб в горошек, х-ха? — продолжал куражиться Федя и упрямо гнул своё. — Господа-товарищи, ставьте мне бутылёк! Хотите, всего за пол-литра палёнки сварю художественный металлический крест?

На Федю посмотрели нехорошими глазами, припомнив однако, что прежде чем опуститься до полупьяного маргинального жития в кочегарке, он был сварщиком экстра-класса и знаменитым некогда монтажником-высотником. Был человек да весь вышел. Что, совсем уже совести нет?

В затею Любы никто не верил, но веселила сама идея: может, Архангел Михаил одолеет Ельцина, а там, глядишь, наладится жизнь? Словом, не верили, но хлопотали.

Катя уже строчила на машинке, пришивая кружево к ситцу. Мужики отправились мастерить домовину, а женщины из бухгалтерии вызвались напечь на поминки блинов.

— Я котлет наверчу из телятины, чтоб Георгия помянуть, — встрепенулась тут зарёванная Надя и умчалась в свою деревню.

Люба же поспешила в подмосковный храм, где крестился и работал Георгий. Батюшку она перехватила уже на выходе из храма и изложила просьбу: похоронить Георгия возле храма, ведь в церковной ограде много земли. Батюшка перекрестился, помянув новопреставленного, и сказал с горечью:

— Я бы с радостью дал место Георгию, но земля в ограде не церковная, а городская. Без разрешения мэрии хоронить нельзя.

— Добьёмся разрешения! — сказала Люба решительно.

— Вряд ли. Земля в Подмосковье на вес золота, даже пяди церкви не отдают. Мы уже в суд обращались, а толку?

Посомневавшись, батюшка всё же написал прошение и даже попросил знакомого довезти Любу до мэрии. Но оказалось, что к мэрии не подойти — оцепление, флаги, ОМОН и милиция.

— Пустите в мэрию, — умоляла Люба.

— Сегодня туда только косоглазых пускают, — сказал Любе бритоголовый скинхед.

— Ты у меня за косоглазых сейчас сам окосеешь, — пригрозил ему омоновец и пояснил для Любы. — Японцы приехали — побратимы. Русский с японцем братья навек!

Тут из подъехавшего автобуса как раз вышло множество японских братьев, а Люба юркнула в их толпу и притворилась японкой. Щурит глаза узенько-узенько и семенит, как японка. Так и вошла с улыбчивыми побратимами в мэрию, и ОМОН не заметил её.

Гостей встречал сам мэр и сразу учуял в толпе диверсанта: русским духом пахнет, а не японским.

Когда же Люба сунулась к нему с прошением, он злым шёпотом отчитал охрану:

— Как этот Штирлиц сюда попал?!

Охранники уже начали было выталкивать Любу взашей, но тут умные японские братья застрекотали кинокамерами. Нельзя взашей — международный скандал.

И мэр, умница, улыбнулся Любе, наложив на прошение резолюцию: «Штирлицу от Мюллера. Разрешаю хоронить».