Михайлов или Михась? (СИ)

Долгое время я посещала и еще одного господина – психолога. Чрезвычайно обходительный мужчина, он постоянно призывал меня к откровенности, уверяя, что если я сообщу ему правду о своих сообщниках и делах, то на душе у меня станет легче. Мои уверения в том, что мне нечего добавить к уже сказанному, он совершенно не воспринимал и клялся в том, что все, мною сказанное, в нем и умрет. Однажды я язвительно заметила, что он, может быть, никому ничего и не скажет, а вот установленные по углам комнаты глазки телекамер меня что-то смущают. Психолог покраснел, как нашкодивший мальчишка, и стал что-то такое лепетать, что здесь, мол, когда-то была лаборатория и кто-то в ней учился операторскому делу. «Интересное вы выбрали место для учебного заведения», – не удержалась я от замечания. Самое интересное, что, дура, долгое время была убеждена, что эти посещения для меня обязательны. Но всякий раз, являясь на встречу с психологом, я должна была по двадцать минут, а то и больше ожидать его запертой в тесной клетке – таков был порядок. Однажды я психанула и сказала, что если уж я обязана встречаться с этим типом, то пусть он тогда хотя бы является вовремя. На что мне и сказали, что никто меня не обязывает. На этом мои встречи с психологом прекратились. Все те восемь месяцев, что я провела в Шан-Долоне, я общалась с Сергеем. «Случайные» встречи происходили все реже и реже, но зато мы перекрикивались. Я называла эти, с позволения сказать, беседы «Малыш и Карлсон». Моя камера была на третьем, самом верхнем этаже, а Сергей гулял по крыше, над которой была натянута металлическая сетка. В определенное время я свешивалась из окна и во всю глотку кричала: «Сергей!» Он подходил к ближнему к моей камере краю и отзывался. Ну ни дать ни взять – Малыш в окне и Карлсон на крыше. Охранники, которые сопровождали его во время прогулок, давали нам некоторое время на этот, очень громкий, разговор потом, конечно, вмешивались, и «беседа» обрывалась до следующей прогулки. Сергей Михайлов был поистине самым заметным и самым легендарным обитателем Шан-Долона. Здесь ожидали суда и приговора убийцы, грабители, мошенники, но ни о ком так много не судачили в Шан-Долоне, как о Михайлове. Заключенные всей тюрьмы считали своим долгом собирать все газеты, в которых о нем были статьи, и отправлять их мне. В отличие от Михайлова я не была лишена прогулок вместе со всем своим отделением, а эти прогулки становились единственным местом общения с другими заключенными. Не было дня, чтобы меня кто-то не пытался расспросить о Сергее. И они страшно обижались, когда я не могла сказать им ничего нового, кроме того, что было написано в газетах. А уж вопрос о том, люблю ли я Сер-гея, был просто постоянным. И когда я отвечала: «Я думаю, он теперь мой настоящий друг», – я видела разочарование на лицах. Они-то жаждали необыкновенного романа двух русских, а романа не было. Я восхищалась мужеством Сергея, его умом, ясностью мышления, умением убеждать и внушать уверенность, но как этого было мало моим слушательницам. И как необходима эта поддержка была мне.

В тюрьме Шан-Долон я провела восемь месяцев. А потом был суд. Кстати сказать, впоследствии я узнала, что судебное заседание по делу Сергея Михайлова проходило в том же зале «3А» женевского Дворца правосудия, где и меня судили. После того как президент суда огласила результаты жеребьевки присяжных, места рядом с ней заняли пять мужчин и одна женщина. В зале раздались аплодисменты. И вообще процесс напоминал некую неизбежную формальность, нежели суд. Чаще всего во всех формулировках звучала приставка «не». «Не совершала, не причастна, не состояла в сговоре», ну и так далее. Истица на суд вообще явиться не пожелала, а при-слала вместо себя нанятого ею адвоката. Не было ни одного факта, подтверждающего мою причастность хоть к какому-то криминалу. Следствию даже не удалось инкриминировать мне использование фальшивого паспорта, ибо хотя я и воспользовалась чужим паспортом, но он все же был подлинным. А за это в Женеве никакого наказания не предусмотрено. В принципе, если бы все обнаружилось в аэропорту Куантрэн, меня бы попросту депортировали, а поскольку было следствие и мне пытались «навесить» совсем иные грехи, то как такового разговора об использовании чужого паспорта на суде почти и не возникало. Во всяком случае, ни у судьи, ни у присяжных, судя по всему, и мысли даже не возникло наказывать меня за это. Одним словом, освободили меня подчистую и дали на сборы аж целых сорок минут.

По инструкции заключенные тюрьмы Шан-Долон сами свои вещи собирать не имеют права. Это делают специальные служащие. Там есть склад, где хранятся вещи заключенных. Когда я в Москве разбирала вещи, то удивилась, как они туда мужских костюмов не напихали. В пакетах, которые мне в тюрьме даже открыть не разрешили, были неизвестно чьи шмотки. То-то я удивлялась в аэропорту Куантрэн, что с меня за перевес багажа содрали 300 швейцарских франков. Да, дорого мне обошлась поездка в Женеву. Очень дорого.

Глава четвертая

АДВОКАТЫ