Миклош Акли, или история королевского шута.

- Однако разрешите не здесь , в присутствии многих... Для народов и государств было бы величайшей опасностью, если бы кто-то понял наш разговор.

Сепеши заколебался, но и его любопытство уже проснулось. Акли же, словно угадав его мысли, вытащил из-под полы карабин и протянул его господину Мальнаши.

- Идемте! - махнул ему рукой Сепеши. Они молча сделали несколько шагов в сторону Реннвега.

- Говорите! - сказал барон.

Акли опасливо огляделся вокруг. Они был одни, только какая-то кошка уставилась на них красными глазами с карниза соседнего дома.

- Дайте слово, что ни при каких обстоятельствах вы не расскажете никому о тайне, которую я вам сейчас раскрою!

- Слово чести, только давайте поскорее, - нетерпеливо топнул ногой барон.

- Итак, вкратце, дело обстоит так, господин барон: барышня, которую вы сейчас хотите выкрасть из пансиона, вовсе не Илона Ковач...

- А кто же?

- Ее высочество, принцесса Луза-Мария.

Если бы был ясный день, можно было бы разглядеть, каким сразу сделалось белым, как у мертвеца, лицо барона. А так можно было только заметить, как язык его стал заплетаться, а голос сделался хриплым, что являлось выражением величайшего смущения в его душе.

- Как? Что вы говорите? Вы с ума сошли!

Акли заметил произведенное его словами потрясения в душе барона и поспешил окончательно подавить поколебавшегося человека при помощи новых аргументов.

- Правда ведь - невероятно? А между тем все так просто. Император уже за много лет наперед знал о тайной мечте Наполеона жениться на женщине из дома Габсбургов и таким способом позолотить свой пахнущий свежей краской герб. Наша дипломатия давно знала, что он будет свататься за дочь императора и что не очень просто будет ему отказать, потому что это может иметь печальные последствия. Значит, нужно было что-то предпринимать. Порой и крошечная хитрость- нешуточное дело. Потому то император наш также хорошо знал, что могущество Наполеона - всего лишь мираж, марево (Правда, слегка растянувшееся!) В один прекрасный день оно рассеется, и Наполеон может отправляться восвояси себе на Корсику козопасом... Так не думаете ли, милый барон, вы, такой умный человек, что кто-то из Габсбургов отдаст замуж свою дочь любимую за какого-то худородного выскочку? Так низко Габсбурги не могут опуститься. Верно ведь?

Ответом ему был только невнятный хрип - что-то среднее между человеческим голосом и звериным рыком. Наверно так может реветь только черт от ярости, когда под котлом, который он топит, вдруг погаснет огонь.

- Н-да, политика! - продолжал Акли. - Такова политика. О, сколько вообще тайн хранит история. И нет ни одной собаки, которая смогла бы докопаться до них. Да кто бы мог подумать, что принцессу содержать в каком-то пансионе среди девушек среднего класса, а приемная дочь в это время изображает принцессу, все величают ее вашим высочеством и придворные фрейлины носят за ней шлейф... Так что, барон, не делайте больше глупостей!

Тут Сепеши подскочил к нему скрежеща зубами, ухватился за отвороты полушубка и начал с яростью трясти, как дерево, с которого хотят стряхнуть гадких гусениц.

- Человече! - прошипел он сквозь зубы. - Скажи. Что ты солгал!

- Да нет же, я сказал правду, - спокойно возразил Акли. - Я только выполнил свой долг. И теперь моя душа чиста. А вы можете поступать, так как вам заблагорассудится.

И вдруг словно силы покинули Сепеши, руки у него опустились, а сам этот могучий и яростно-неудержимый человек сжался и надломился. Он уже больше не скрежетал зубами, а словно, дрожа от холода и не попадая зубом на зуб, клацал ими: его поразил тот загадочный, свойственный венграм яд, имя которому преданность трону. Этот страшный яд проникает во все поры и в кровь (особенно - в кровь голубую), превращая ее в водицу, пропитывает все мышцы сердца и приказывает ее клапанам: "молчать". А сердце, хотя еще и бьется, стучит, работает и чувствует, но больше не командует.

- Почему же мне не сказали об этом сразу? - с жалобой и упреком в потускневшем голосе вскричал Сепеши. - В тот час, когда я еще мог подавить чувства в зародыше?

Но Акли был не из тех людей, которые не умеют пользоваться создавшейся благоприятной обстановкой. Сейчас он очутился наверху и принялся беспощадно высмеивать стенания Сепеши.

- Не сказали ему! О, конечно, как некрасиво поступил господин император! Не был искренен с вами, не утешил вас! Потому что ваше утешение для его императорского величества должно быть куда важнее, чем судьба всей империи и его собственного дитя. Хотя совершенно точно, что если бы он был по всякому поводу искренен, теперь и воробьи на всех крышах чирикали бы об это тайне за семью печатями. Однако долг обязывает меня сообщить вам сейчас, что, когда вы явились к императору в качестве жениха, его величество немножко испугался вашей бурной страсти и поручал мне определить степень опасности ваших намерений в будущем. И в крайнем случае, - я повторю: только в крайнем случае! - объяснить вам, как камергеру, о действительно положении вещей.