Микрофон

«Все-таки в нем есть что-то магнетическое», - сказал себе инженер неуверенно. До начала этой проклятой войны он весьма недолюбливал этого человека. Инженер не занимался политикой, но держался очень передовых взглядов, принятых в его кружке. Его жена совершенно разделяла его взгляды. Они недавно женились «по страстной любви" - это выражение повторялось друзьями с точностью официального обозначения. Инженер был не так уж молод. Ему шел тридцать девятый год. Но почему-то на службе его причисляли к молодым инженерам и платили ему соответственное жалованье. Они сняли после женитьбы квартиру из двух комнат, с ванной и кухней, all modern improvements, reasonable{2}, и купили с рассрочкой на полтора года мебель, a joy for ever, beautiful taste exceptional{3}. Но в living room{4} стояла хорошая фисгармония, а над ней на стене висела репродукция «Les Demoiselles d'Avignon»{5}. Жена инженера, недурно писавшая акварелью, признавала только негритянский период Пикассо. Инженер совершенно соглашался с мнением жены. Не менее передовых взглядов они придерживались и в литературе, и в музыке. В первую пятницу каждого месяца у них бывал обед для ближайших друзей, всегда вполне приличный, нисколько не хуже, чем в хороших домах. Специальностью хозяйки в области кухни был настоящий русский борщ, и это, пожалуй, имело (особенно прежде) некоторый политиический оттенок, впрочем, очень, очень легкий. Собирались у них люди тоже самых передовых взглядов. От борща до десерта обычно бранили правительство и, в частности (даже тогда, когда он в правительстве не состоял), того человека, которого за глаза называли просто по имени и который теперь жил в историческом доме. Он был фокусом политической ненависти кружка. Фокуса же политической любви не было. Со времени московских процессов за обедами у инженера все с печальным недоумением вздыхала, когда речь заходила о России. Обычно же на обедах бывало весело и приятно. Гости искренно любили хозяев - смеялись над ними лишь довольно редко. После обеда, после всего того, что подается везде, подавался арманьяк в бутылке милой необычной формы, которая сама по себе, вместе со звучным названием напитка, увеличивала его качество. Все заранее знали, что к кофе будет арманьяк и что за арманьяком разговор должен перейти в область искусства. Гости очень ценили современную французскую поэзию, в частности Поля Валери, - и было просто непостижимо, что в пору их общей поездки в Париж носильщики и шоферы, внимательно их слушая, упорно не догадывались, что они говорят по-французски. После кофе близкий друг дома, просвещенный музыкант-любитель, наигрывал George Lieder Арнольда Шенберга и говорил, что тут намечается новый период, свидетельствующий о кризисе буржуазной музыки. Гости осторожно кивали головой. Иногда затем пускался граммофон, и переход от Арнольда Шенберга к румбе странным образом увеличивал оживление.

Если бы инженер был вынужден указать и свое hobby для какого-либо «Who's who» (на что, впрочем, надежда была невелика), то он, вероятно, не без смущения указал бы: «философское опровержение идеи случая». Он говорил, что работа эта еще находится «в стадии подготовки». Было написано страниц шестьдесят черновиков. Уже был и эпиграф, взятый из какого-то классического труда: «What seems to be the result of chance is in reality due to a cause which, owing to the lack of knowledge or scientific instruments, we are unable to detect»{6}. Книга посвящалась: «Моему другу и товарищу, неизменно поддерживавшему меня и при долгой работе над настоящей книгой, - моей жене». Начало рукописи, кроме жены, как-то видел критик, один из участников обедов в первую пятницу месяца, - но только видел: после нескольких рюмок арманьяка он сказал инженеру, что принципиально не читает книг, посвященных жене или памяти родителей, причем сослался на слова французского писателя: «Les bons sentiments font de la mauvaise littérature»{7}. Это вызвало не совсем естественный смех. «Вы циник! Вы и в политике все строите на ненависти... Никогда еще ничего прочного на ненависти построено не было», - сказал инженер не совсем кстати, имея в виду свои прежние споры с критиком. Он циников не любил и не уважал. На ночь инженер всегда читал Священное Писание и, хмурясь, очень твердо отклонял иронические вопросы об этом, впрочем, весьма редкие и со стороны самых радикальных людей.