Миксы (СИ)

Валерик прикинул, что она должна была уже выпустить споры. Капеллиций, скрытая в плодовых телах пружина, распрямился и выбросил наружу крошечные шарики спор. Теперь они должны были лежать где-то рядом с Даней.

Они замерли, притаились до будущего лета, до солнца и талых весенних вод. Они замерли в ожидании новой, лучшей жизни...

IV

Они не остались на даче, уехали в город, к маме за помощью. Собрали вещи и упаковали в коробок арцирию: Валерик отщипнул от бревна щепку, на которой высыхали её бесполезные уже тельца.

Он написал на новом коробке цифру тринадцать и вернул арцириюв гербарий – спустя несколько дней, когда вышел на работу.

Мама встретила их хорошо. Валерик объяснил, что произошло, а она не сказала ни слова, будто смирилась, поняв: или двое, или ни одного.

Им снова стало чуть теснее. Валерик и Даня жили в маленькой комнате, мама в большой. Валерик забрал все детские вещи к себе, но они всё равно расползались по квартире. В прихожей, занимая почти всё свободное место, стояла коляска. В большой комнате вечно валялись погремушки, в ванной сушилось бельё. Мама терпела.

Кажется, она даже полюбила Даню, как родного, и Валерику чувствовалось в этом что-то обидное: как будто она решила, что своих детей у её сына не будет.

Лера оставила им карточку, на которую Лев переводил детские деньги, и Валерик с мамой наняли для Дани няню, сорокалетнюю, старательную и уютную Веру Константиновну.

Всё снова стало привычно и никак. Все оказались на своих местах, все при деле.

Валерик почти забросил дачу. Пару раз приезжал проверить, как дела, и побродить по лесу в поисках образцов. Осенью подготовил дом к зиме. Снял занавески с окон, собрал постельное бельё, увёз телевизор, каждую дверь запер на ключ. Но перед этим постоял на втором этаже. Тут было хорошо: пусто и многообещающе. Тут ещё оставался выбор.

Время тянулась серой мохнатой гусеницей, съедало жизнь, словно сочные листья.

Было тоскливо, и только солнечные дни немного поднимали настроение.

Наукой Валерик почти не занимался. Он разгребал снег на дорожках ботанического сада, составлял бумаги, сколачивал гробики для растений – ящички с крышками, в которые помещалась на зиму нежные ростки. Многие ростки там и погибали, и это было частью тоскливо-гусеничной жизни.

А потом, летом, позвонили в дверь. Мама уже ушла на работу, Валерик пил утренний кофе, ожидая Веру Константиновну. Данька бродил возле него и бормотал, кажется, играя во что-то. Вид у него был сосредоточенный, и глядя на него хотелось улыбаться.

В дверь позвонили, и Валерик вздрогнул: у няни был ключ. Он подошёл к двери, взглянул в глазок и никого там не увидел. Пожал плечами, спросил:

– Кто там?

Из-за двери не ответили. Только что-то, кажется, шуршало и возилось возле лестницы. Валерику стало не по себе. Он вернулся на кухню и поцеловал Даню в коротко стриженный затылок.

В это время нянин ключ два раза хрюкнул в замке, а потом раздался её испуганный голос:

– Валера, скорее сюда, Валера!

Сердце у него ёкнуло. Сразу представилось, что на коврике у порога лежит что-то страшное, как бомба, или мерзкое, как куча гнилья с копошащимися червями.

– Валера! – голос няни стал ещё выше и пронзительней.

– Сиди здесь, – Валерик строго взмахнул пальцем перед Даниным носом и выскочил в прихожую. Даня, конечно, тут же поскакал за ним, и когда Валерик резко остановился, врезался в его бедро тяжёлой и твёрдой головой и обхватил Валерикову ногу цепкими руками.

В дверях была только няня. Коврик, над которым колыхался её брючный льняной костюм, был пуст и совершенно чист.

Нянин мясистый нос, вылепленный в виде орлиного клюва, указывал за дверь. Загорелые руки порхали среди светлого льна небывалой мясистой бабочкой.

– Что там? – осторожно спросил Валерик.

– Так это!.. Это.. – мясистая бабочка разлетелась на два лепестка, и они вслед за носом устремились за дверь.

И Валерик выглянул. Ему пришлось схватиться за косяк и сильно наклониться вперёд, потому что Данька всё так же висел грузом на его ноге.

Там стояла вынутая из коляски вкладка-переноска, зелёная, с белой подкладкой, рябой от мелких рисунков. Рядом лежала пузатая рыхлая сумка.

И там был ребёнок. Он мирно спал, завёрнутый в кружевное одеяло.

– Бог ты мой! – выдавила няня. – Первый раз такое... Только в кино...

Они внесли малыша в дом и поставили переноску на диван. Рядом распотрошили сумку. Там была детская смесь, бутылочка, несколько пелёнок, немного одежды и медицинская карточка без обложки. А сверху лежала записка:

"Валера, это твой сын. Его зовут Даня. Я не могу оставить Даню у себя, но хочу, чтобы его воспитывал родной человек. Пойми меня и, если сможешь, прости. Жаль, что так получилось, но так получилось.

С благодарностью,

Ляля."

Валерик сунул записку няне: деваться было некуда. Ему было больно и стыдно.

Она прочитала, подумала немного, а потом заявила: