Миксы (СИ)

Вечерело. За окном яростно вопили спустившиеся к посвежевшей земле стрижи и не загнанные ещё домой дети. Лев и Валерик сидели на кухне за чаем. Чай в их чашках, янтарный сначала, подёрнулся сероватой ряской налёта и потемнел – будто помрачнел от расстройства. Мама бормотала что-то в дальней комнате, укладывая Даню спать. Она вернулась домой полчаса назад и сначала опешила, увидев Льва: наткнувшись на него взглядом, она даже остановилась и отпрянула, но потом прошла дальше, едва кивнув, словно они сегодня уже виделись.

Это было как справедливое наказание. Всё здесь сегодня было как справедливое наказание для Льва, и он терпел, сжав зубы.

– Мы с мамой зовём его Даней, он уже привык, хотя по метрике, ты знаешь, его имя Валера. Но я решил, что хватит уж...

– Да, да, ты прав, – Лев кивал головой, глядя на сцепленные руки, бессильно свисавшие меж коленями и похожие на люльку маляра, забытую на стене огромного дома.

– Я должен был тебя вызвать, – продолжил Валера. – Просто чтобы ты на него посмотрел. Посмотрел и решил, хочешь ты, чтобы он был тебе сыном, или нет.

– А Лера?

– Лера в Москве, у родителей.

– Давно?

– Год.

– Общаешься с ней?

– Да. Она пишет.

– Как она?

– Ну... Наверное, не очень. Хотя старается держаться.

– Она его тоже... бросила?

– Нет. Она поехала искать себя. Она так считает. Хотела поступать в театральный.

– Поступила?

– Нет. И в том году – нет, и в этом, кажется, тоже. Но она снимается. В кино. Ходит по кастингам, всё уже там знает. Сериалы, эпизоды...

– Успешно?

– Нет. Конечно, нет. Она пишет каждый раз, где смотреть. Я смотрю. Видел её в судебной программе в роли плохой матери: у неё там сына отбирали. И в детективе видел, в роли проститутки. Плохая актриса. Никудышная. Она больше похожа на проститутку, когда не играет. Вот тогда у неё отчаяние в глазах настоящее. И желание, чтобы её обидели. Чтобы она имела право себя жалеть. Такое ощущение, что она стесняется жалеть себя просто потому, что ты её бросил. Ищет более веских причин. Но ты у неё всё ещё болишь – как ампутированная рука.

– Я?

– Ты, конечно, ты. Ты её любишь?

Лев судорожно вздохнул, поёрзал на стуле. Его сцепленные руки шевельнулись между коленями, как малярская люлька от сильного порыва ветра.

– Нет? – Валерик наклонился к нему и замер, опершись на стол. Чай в чашках пошёл лёгкими волнами. Серая ряска порвалась о ручки чайных ложек.

– Всё сложно, – ответил Лев.

– Всё могло быть сложно, когда у вас не было ребёнка. Теперь нужны простые и понятные ответы. Как в первом классе. Два плюс два и собака через букву О.

– Ты жёсткий. Даже жестокий, – Лев поёжился, поднял руки, провёл ладонями по лицу, словно стряхивал воду после купания. – А я думал, ты тюха.

– И меня не любил, значит, да?

– Тебя любил – даже самому странно. И теперь люблю. И тебя, пожалуй, больше всех. Как брата, конечно. Именно как брата. Я же помню маму. Помню хорошо. Она умерла-то, когда я уже большой был – достаточно большой. И так всё очевидно поменялось после. Отец стал как чужой. Ну, я был накормлен, напоен. И он следил, чтобы я шёл в школу, а из школы – домой. Собственно, всё. Это я сейчас понимаю, как мне было одиноко. Тогда – не понимал. Тогда я только фантазировал, что вот мама вернётся, или ещё что-то произойдёт... вроде чуда. Мне было по барабану, что отец женится – вот как это ни странно звучит, но я помню, что для меня это тогда так и было. Я только услышал, что у меня будет брат – и всё. На остальное мне было наплевать. Брат! Так гордо звучит в русском, да? Так твёрдо. Ты таким для меня и был. Вот каким я тебя придумал тогда, таким ты и был. Несмотря на расхождения. Я так в тебя верил, что разницы не замечал. Только когда появилась Лера – прозрел. Подумал, что ты тюха. Тюфяк. Ни мышц, ни характера. Мямлишь, мямлишь... Стесняться тебя начал. А тут Лерка. Такая... Такая особенная для меня. Маленькая, а как будто уже взрослая. Как женщина. На твоём фоне было легко нравится. Но так стыдно было этим пользоваться. И я как будто даже стал сильнее тебя любить...

– За мою ущербность.

– Нет.

– Да. Именно так. Из жалости, из чувства вины. В компенсацию собственных комплексов. Что ж, так бывает. Не врать же из политкорректности. Лучше уж как есть.

– Ну и конечно, я увидел, как ты на неё смотришь. Как ты на неё смотрел! Разве я мог её у тебя отобрать? Я хотел, чтобы она меня возненавидела. Игнорировал её. Доводил.

– Но отобрал же.

– Она сама. Она цепкая, и – сам знаешь – если ей кто-то нужен, она его добудет. И так всегда было: я был с ней, и я ненавидел себя за то, что точно понимал: всё делаю неправильно. Потом меня пригласили работать... Я дал согласие за неделю до того, как узнал о ребёнке. Всё было решено – и боже мой, какое это было облегчение! Я знал, что уеду и не буду её видеть. И не буду её у тебя отнимать. И не будет того чудовищного положения, когда у меня всё: Лера, ребёнок, семья – всё! А ты только рядом и просто смотришь, как мы счастливы. Я бы и раньше всё прекратил, но я не мог, пока жил тут. Уехать бы мне раньше...