Как только они прекратились, началась паника. Эти волны, я знала, откуда они — это был остаточный заряд электричества в моем теле.
И тогда я поняла, где нахожусь.
В той камере, в которой я уже успела побывать. В особой машине, с помощью которой Лукас устранял мои повреждения.
В особой машине, с помощью которой Холланд планировал перепрограммировать меня, сделать из меня еще одну Номер Три.
В моем теле не было сердца, но в ушах бешено стучала кровь. Никакой эндокринной системы не было и в помине, однако адреналин бежал по венам, заставляя в равной степени несуществующие мышцы сжиматься, пытаться раздвинуть стенки. Никаких легких, и тем не менее я ощущала их — плотные, тяжелые, слишком твердые, чтобы ими можно было дышать.
Я попыталась справиться с паникой с помощью логики. Все это было не по-настоящему. Ощущения, которые я испытывала, были не настоящими.
Где-то в глубине меня возник холод, он распространялся, набирая силу, захватывая мое тело, пока не прошел его насквозь, и моя кожа словно покрылась слоем льда.
Нужно было это прекратить. Нужно было взять себя в руки и
Обстановка. Я сейчас оценю обстановку. Поищу способ выбраться из этого на вид безвыходного положения. Я осмотрела окружающее пространство и ничего не увидела.
Не удивительно. Приборы гудели, но ничего живого в этой комнате не было. Никаких человеческих звуков. Пусто.
Это так бы я чувствовала себя после операции? Вечная тишина внутри вместо мыслей и чувств, которые прежде проносились там, как транспорт по оживленной улице?
Может, так будет спокойнее. А может, и нет. Я никогда не узнаю этого наверняка, потому что моя нынешняя личность перестанет существовать.
Я уперлась в стенку, надавила изо всех сил, но материал был очень прочным и не поддался даже на миллиметр.
Отчаяние высосало из меня всю энергию. Хотя я и так знала, что применять силу было бесполезно. Как и осматривать комнату. Нет, по словам Лукаса, единственным способом открыть машину было задать ей нужную команду. Что можно было сделать, только находясь снаружи.
Лукас. Лукас меня оглушил.
Словно пробужденный горьким вкусом предательства, его голос зазвучал в моих ушах.
Мой взгляд заметался по комнате, но его там не было. И никого не было.
И тогда я осознала, что голос раздался прямо
И несмотря на его поступок, я не удержалась, и с губ сорвалось тихое, отчаянное «Лукас?».
Я моргнула.
В моих ушах прошелестел вздох облегчения.
И вот так, внезапно, появилась новая сеть надежды. Лукас собирался помочь нам с мамой. Я моргнула еще раз.
Заложником? Что-то внутри меня запротестовало, хоть я и понимала справедливость его слов. Использовать Лукаса в качестве заложника было единственным способом уберечь его от наказания за помощь нам.
Я моргнула.
Безнадежно. Это было совершенно безнадежно. Лукас что, не понимал, что, если бы я могла освободиться из этой пластиковой тюрьмы, я бы уже это сделала?
Но Лукас наверняка знал способ, с помощью которого я могла бы выбраться из своего заключения. В противном случае, он бы не поднимал этот вопрос, с его-то методичностью. Но какой способ?
Его нежелание говорить напрямую, особенно учитывая срочность дела, не предвещало ничего хорошего. Что же я упустила?