Мила Рудик и Чаша Лунного Света

— А, по-вашему, на что это похоже? — негромко произнес Многолик, глядя на ребят.

У Милы сложилось впечатление, что Многолик вообще предпочел бы не говорить на эту тему, но так как они начали спрашивать сами, то и выводы должны делать сами.

Но ребята молчали. Были слышны глухие покашливания то тут, то там. Некоторые переглядывались друг с другом, а другие неотрывно смотрели на учителя, все-таки надеясь, что он сам все объяснит.

Но вместо него ответил Иларий.

— Это похоже на дурацкое запугивание, — сказал он. — Нас всех пытаются запугать, чтобы потом легче было с нами справиться.

Многие, включая Милу, с интересом уставились на Илария, словно видели его впервые в жизни.

Но Многолик согласно кивнул.

— Скорее, они выжидают. Во времена преследований со стороны Гильдии волшебники не отвечали войной на войну. Мы избегали решительных действий, боясь навредить невиновным, потому что найти тех, кто состоял в Гильдии, было трудно. Они имели среди нас своих шпионов, а мы среди них — нет. Думаю, они хотят узнать изменились ли мы теперь. И когда они убедятся, что мы по-прежнему способны только прятаться, тогда нам, возможно, уже не придется задаваться вопросом: «почему они не убивают?» — серьезным тоном сказал он. — Охота когда-то была, и это были не самые лучшие времена. А то, что было однажды, может повториться. Гильдия для волшебного мира — злейший враг, и нужно быть готовыми противостоять им.

Многолик с тяжелым вздохом повернулся к ним в профиль, устремив задумчивый и сосредоточенный взгляд в окно, и, как будто разговаривая с самим собой, вдруг произнес:

— Как же долго нам следует покорно и безропотно ожидать, когда на нас снова начнут охоту?

Последние слова, похоже, вырвались у него случайно, и учитель посмотрел на ребят с таким выражением лица, как будто решил, что ему не стоило этого говорить. Но слова Многолика на многих произвели впечатление.

— Но самое лучшее, что мы сейчас с вами можем сделать, — поспешно добавил он, — это набираться знаний и опыта, чтобы суметь себя защитить. Поэтому давайте отложим эту тему и займемся уроком.

Испуганные словами «нужно быть готовыми» и «на нас начнут охоту», практически все задышали свободнее, когда урок вошел в привычную колею и по заданию Многолика началась работа.

* * *

За следующий месяц меченосцы так привыкли встречать на тайнописи профессора Многолика, что в итоге им казалось, будто и раньше вел этот предмет он, а не профессор Чёрк. О Чёрке вообще старались не вспоминать по вполне понятным причинам.

И тем не менее все это время он, как и старый Думгротский сторож, находился в Доме Знахарей. Никто не знал, насколько лучше их состояние, но то, что оба они все еще не пришли в себя, всем было известно.

Постепенно страсти вокруг второй Черной Метки поутихли. Многие просто отмахивались от этой темы, утверждая, что гадать что к чему, бесполезно, и все станет ясно лишь тогда, когда знахари смогут избавить Чёрка и сторожа от чар, а те скажут, кто наложил на них проклятия. Но так как этого пока не произошло, оставалось только беспомощно разводить руками. В Троллинбурге стало принято без улыбок говорить друг другу, прощаясь: «Увидимся завтра, если не обзаведусь Черной Меткой».

Конечно, далеко не всем была присуща такая выдержка и спокойствие.

Как-то раз Мила и Белка видели, как плачет Алюмина. Кристина и Анжела потом по секрету рассказали, что отец Алюмины был жертвой Гильдии, и Мила вспомнила имя из списка — Ликург Мендель. Она тогда подумала, что это, вероятно, родственник Алюмины, но ей не пришло в голову, что речь идет о ее отце. Тогда Мила впервые почувствовала к Алюмине жалость, несмотря на их взаимную неприязнь друг к другу.

Правда, когда на следующее утро Алюмина привязала к лапе Пипы Суринамской свой тяжеленный рюкзак, чтобы повеселиться над тем, как та конвульсивно дергается, пытаясь освободиться, от сочувствия Милы не осталось и следа. А Белка, наблюдая за этим представлением, с яростью процедила сквозь зубы:

— Никогда не думала, что это скажу… но… если бы я умела колдовать так же хорошо, как Ромка, то Алюмина у меня всю жизнь ревела бы!

Потом Белка достала из сумки клипоскоп и с силой вдавила в глаз. По ее поджатым губам Мила поняла, что Белка впервые любуется не Лирохвостом, а ревом Алюмины, запечатленным в клипоскопе вместе с отрывком концерта.

Но больше всего почему-то приключившаяся с Чёрком трагедия подействовала на профессора Корешка. Мила заметила, что за последние недели он стал выглядеть просто ужасно. По бледности он теперь мог запросто соперничать с Альбиной, обладавшей белой, как мел, кожей. На любое обращение к нему, будь то ученик или учитель, он реагировал очень нервно: вздрагивал и шарахался в сторону, как будто боялся, что на него нападут. Было совершенно ясно, что он очень напуган.

Когда Мила поделилась своими наблюдениями с друзьями, Белка сказала, что прекрасно понимает профессора Корешка, потому что и сама очень боится, и считает, что это вполне естественно — бояться, когда в городе происходят такие страшные события.