Милая , 18

^,,Большая часть узников Варшавского гетто ли­шилась семейных связей и у них атрофировались почти все человеческие чувства. Исключение со­ставляли обитатели дома по улице Милой — члены еврейских организаций, участники еврейского подполья. Их, так же, как и всех узников гет­то, могли отправить в газовые камеры, но они решили встретить смерть достойно, оказав ак­тивное сопротивление палачам. Все они жили единой общиной. Только они одни в гетто жили духовной жизнью. Их интересовала судьба всех евреев. В общине читали книги, пели еврейские песни. Только в этом кругу сохранились нрав­ственные принципы. И единое нравственное чув­ство пробудило в задавленных людях самоуваже­ние — нравственные принципы организовали их для борьбы против нацистских палачей.

Среди нас исчез эгоизм. Идея восстания, са­мая мысль о смерти с оружием в руках, освобо­дила евреев от унижавшего их чувства подавлен­ности и безнадежности. Глядя на немцев, мы уже не чувствовали себя жертвами: в каждом враге мы видели противника. И к нам присоединились даже те евреи, которые пассивно ждали смерти”.[2]

Л.Юрис дает нам увидеть как медленно, как далеко не сразу ”мысль о смерти с оружием в руках” проникает в сознание будущих защитни­ков гетто. Несколько десятков почти безоруж­ных людей, и им, обреченным, вступить в еди­ноборство с сильнейшей в мире армией? И все же слова Андрея Андровского, одного из цент­ральных героев романа: ”Совсем скоро настанет такой момент, когда вы поймете, что иного вы­хода у нас нет — только борьба” — оказываются пророческими.

Неравная борьба продолжалась недолго, но она была! Восстание в Варшавском гетто было самым крупным вооруженным выступлением против немец­ких войск в оккупированной Европе (кроме Юго­славии) вплоть до 1943 года. Когда 17 января 1945 года советские войска вошли в Варшаву, в живых там осталось лишь около 200 евреев, скрывавшихся в развалинах, а ведь перед началом оккупации евреи составляли приблизительно одну треть населения города — около 400 ООО человек...

В последние годы стало появляться все боль­ше книг о Катастрофе европейского еврейства, в частности, о восстании в Варшавском гетто. Огромный интерес вызвала в мире книга поль­ской писательницы Ганны Кралль ”Опередить Господа Бога”[3] (ее книга переведена уже на 12 языков). Герой этой повести, Марек Эдельман, всячески избегает патетики, очень сдержан, почти бесстрастен, чего не скажешь о многих героях романа ”Милая, 18”. Но переводчица по­вести Ганны Кралль в своем предисловии спра­ведливо замечает: ”...слышимые нами скупые, негромкие слова — лишь оболочка, скрывающая напряжение неустанного состязания с Господом Богом, состязания, победить в котором — зна­чит спасти по крайней мере еще одну человечес­кую жизнь”. Как перекликаются эти слова с уже цитированными словами Александра Бранделя, од­ного из героев Юриса: ”Помогать евреям выжить —   это и есть сионизм”.

Нельзя не обратить внимания и на одну из по­следних публикаций на эту тему на русском язы­ке в Израиле — удивительной силы документаль­ную прозу Аба Мише ”Черновой вариант” (Главы из книги).[4] Он приводит цитаты из последнего, предсмертного письма Шмуэля Зигельбойма (в романе Л.Юриса он назван Цигельбоймом). Ш.Зигельбойм был представителем Бунда в польском эмигрантском правительстве в Лондоне. Еврей­ское восстание в Варшавском гетто стремитель­но приближалось к концу, а ”свободный мир” оставался безучастным. Перед тем, как открыть газ в своей лондонской квартире (Аб Мише пи­шет о самоубийстве Зигельбойма: ”Он вернул­ся в Варшаву, к своим вернулся, к себе...”), Шмуэль Зигельбойм написал письмо, где сказано следующее:

”...В стенах гетто разыгрывается последний акт трагедии, которой не знала история. Ответ­ственность... падает в первую очередь на самих убийц, но косвенно отягощает она также все человечество, народы и правительства союзных стран, которые до сих пор не предприняли кон­кретных действий, чтобы воспрепятствовать это­му преступлению. Равнодушно взирая на уничто­жение безоружных измученных детей, женщин и мужчин, эти страны стали соучастниками пре­ступников.

...Мои товарищи в Варшавском гетто полегли с оружием в руках в последнем героическом бою. Мне не было суждено погибнуть так, как они, вместе с ними. Но я принадлежу к ним и к их братским могилам.”

Вот в этом все дело. Мы, оставшиеся в жи­вых, родившиеся после Катастрофы, мы не дол­жны и не можем предать забвению память о бес­численных жертвах. Мы принадлежим к ним так же, как они принадлежат к нам, мы — единый народ.

Забвение — синоним смерти. Предать забвению —  в каком-то смысле предать смерти. Очевидно, Леон Юрис разделяет эту точку зрения, и имен­но поэтому он написал свой роман ”Милая, 18”.