Милая, 18

"Большая часть узников Варшавского гетто лишилась семейных связей и у них атрофировались почти все человеческие чувства. Исключение составляли обитатели дома по улице Милой — члены еврейских организаций, участники еврейского подполья. Их, так же, как и всех узников гетто, могли отправить в газовые камеры, но они решили встретить смерть достойно, оказав активное сопротивление палачам. Все они жили единой общиной. Только они одни в гетто жили духовной жизнью. Их интересовала судьба всех евреев. В общине читали книги, пели еврейские песни. Только в этом кругу сохранились нравственные принципы. И единое нравственное чувство пробудило в задавленных людях самоуважение — нравственные принципы организовали их для борьбы против нацистских палачей.

Среди нас исчез эгоизм. Идея восстания, самая мысль о смерти с оружием в руках, освободила евреев от унижавшего их чувства подавленности и безнадежности. Глядя на немцев, мы уже не чувствовали себя жертвами: в каждом враге мы видели противника. И к нам присоединились даже те евреи, которые пассивно ждали смерти”.[2]

Л.Юрис дает нам увидеть как медленно, как далеко не сразу ”мысль о смерти с оружием в руках” проникает в сознание будущих защитников гетто. Несколько десятков почти безоружных людей, и им, обреченным, вступить в единоборство с сильнейшей в мире армией? И все же слова Андрея Андровского, одного из центральных героев романа: ”Совсем скоро настанет такой момент, когда вы поймете, что иного выхода у нас нет — только борьба” — оказываются пророческими.

Неравная борьба продолжалась недолго, но она была! Восстание в Варшавском гетто было самым крупным вооруженным выступлением против немецких войск в оккупированной Европе (кроме Югославии) вплоть до 1943 года. Когда 17 января 1945 года советские войска вошли в Варшаву, в живых там осталось лишь около 200 евреев, скрывавшихся в развалинах, а ведь перед началом оккупации евреи составляли приблизительно одну треть населения города — около 400 000 человек…

В последние годы стало появляться все больше книг о Катастрофе европейского еврейства, в частности, о восстании в Варшавском гетто. Огромный интерес вызвала в мире книга польской писательницы Ганны Кралль ”Опередить Господа Бога”[3] (ее книга переведена уже на 12 языков). Герой этой повести, Марек Эдельман, всячески избегает патетики, очень сдержан, почти бесстрастен, чего не скажешь о многих героях романа ”Милая, 18”. Но переводчица повести Ганны Кралль в своем предисловии справедливо замечает: ”…слышимые нами скупые, негромкие слова — лишь оболочка, скрывающая напряжение неустанного состязания с Господом Богом, состязания, победить в котором — значит спасти по крайней мере еще одну человеческую жизнь”. Как перекликаются эти слова с уже цитированными словами Александра Бранделя, одного из героев Юриса: ”Помогать евреям выжить — это и есть сионизм”.

Нельзя не обратить внимания и на одну из последних публикаций на эту тему на русском языке в Израиле — удивительной силы документальную прозу Аба Мише ”Черновой вариант” (Главы из книги).[4] Он приводит цитаты из последнего, предсмертного письма Шмуэля Зигельбойма (в романе Л.Юриса он назван Цигельбоймом). Ш.Зигельбойм был представителем Бунда в польском эмигрантском правительстве в Лондоне. Еврейское восстание в Варшавском гетто стремительно приближалось к концу, а ”свободный мир” оставался безучастным. Перед тем, как открыть газ в своей лондонской квартире (Аб Мише пишет о самоубийстве Зигельбойма: ”Он вернулся в Варшаву, к своим вернулся, к себе…”), Шмуэль Зигельбойм написал письмо, где сказано следующее:

”…В стенах гетто разыгрывается последний акт трагедии, которой не знала история. Ответственность… падает в первую очередь на самих убийц, но косвенно отягощает она также все человечество, народы и правительства союзных стран, которые до сих пор не предприняли конкретных действий, чтобы воспрепятствовать этому преступлению. Равнодушно взирая на уничтожение безоружных измученных детей, женщин и мужчин, эти страны стали соучастниками преступников.

…Мои товарищи в Варшавском гетто полегли с оружием в руках в последнем героическом бою. Мне не было суждено погибнуть так, как они, вместе с ними. Но я принадлежу к ним и к их братским могилам.”

Вот в этом все дело. Мы, оставшиеся в живых, родившиеся после Катастрофы, мы не должны и не можем предать забвению память о бесчисленных жертвах. Мы принадлежим к ним так же, как они принадлежат к нам, мы — единый народ.

Забвение — синоним смерти. Предать забвению — в каком-то смысле предать смерти. Очевидно, Леон Юрис разделяет эту точку зрения, и именно поэтому он написал свой роман ”Милая, 18”.