Милая, обожаемая моя Анна Васильевна...

Что будем пить - чай или кофе, - этот вопрос решался путем коллективного обсуждения, если не было каких-нибудь неожиданных персональных предпочтений или инициатив, когда, например, Оля говорила решительно: "Вы как хотите, а я сегодня хочу кофе!" - и все дружно галдели, захваченные ее кофейным энтузиазмом: "А что, действительно, давайте-ка выпьем сегодня кофейку!"; но бывало и так, что подавалось вместе и то и другое. Чай по утрам тетя Аня частенько готовила из вчерашней заварки, которую кипятила в кастрюле: получалось душистое варево густого чайного цвета, пившееся обязательно с молоком. Бывало, что утром же подавался лечебный киселек, приготовленный из дрожжей с луком. И ко всему этому был, конечно, хлеб, часто в виде гренок на молоке и яйцах.

Я прошу у читателя прощения за эти аппетитные видения, возможно не вполне уместные в 90-е годы в г. Москве, но не вспомнить о наших завтраках не могу.

Обеденные меню бывали разнообразнее, причем зависели от множества факторов: состояния финансов, сезона, занятости шеф-повара - эта роль принадлежала, безусловно, тете Ане, а непосредственное исполнение замысла разделяла с ней Оля - после смерти ее матери, Натальи Николаевны, проблема питания решалась у нас сообща. Кстати, все, что будет рассказано ниже о быте нашей плющихинской квартиры, связано именно с таким объединенным хозяйством, когда коммунальный привкус бытия был практически сведен к нулю и все население квартиры жило единой семьей.

Однако боюсь, что гастрономический акцент моих записок может показаться чрезмерным. Кстати, вспоминаю при этом, как однажды, после званого ужина у Кривошеиных, куда я был приглашен вместе с Анной Васильевной, она по дороге домой охарактеризовала роскошную кухню Нины Алексеевны таким образом: "Это было уже не просто чревоугодие; чревонеистовство - вот верное слово!"

Вернемся к примерному распорядку дня. В послеобеденное время Анна Васильевна любила немного посибаритствовать: выкурить сигаретку, посидеть за столом с пасьянсом, а потом и прилечь с книжечкой или без оной на час-другой, благо в обычные дни в это время в квартире было пусто, Тюля уходила к себе и Анна Васильевна оказывалась одна - не частое для нее состояние. Дело в том, что комната, где стояла кровать Анны Васильевны, использовалась у нас в качестве столовой, гостиной - вообще, была как бы общей, и в результате там постоянно кто-нибудь находился. Хотя у Анны Васильевны и не было особых претензий, но иногда становилось ясно, что она устала от постоянного присутствия людей и невозможности заняться тем, для чего необходима возможность самоизолироваться. Она настолько редко оставалась одна, что я просто не представляю, как и когда появилось ею написанное; во всяком случае, даже случайно я не заставал ее за письменным столом. Часам к шести стекался домой рабочий люд, т.е. Оля, приводившая Ивана из детсада, и я, в те дни, когда жил на Плющихе.

Вечера складывались по-разному: если у нас в это время гостил кто-нибудь из друзей, а такое случалось нередко, то все стягивались за стол, где за ужином, переходившим в длинный-предлинный заполночный чай, предметом обсуждения бывали самые разные темы - от литературы (времен самиздата, тамиздата, Солженицына, Булгакова и т.д.) до причуд наших вождей. Вожди коли уж о них зашла речь - чудили чем дальше, тем круче: в первой половине 60-х это был Хрущев, быстро превратившийся из славного балагура-мужичка в несколько назойливую и страшноватую, хотя по-прежнему смешную фигуру, а там и Леонид Ильич взошли на престол-с. "Совсем млямля!" - говорила о нем Анна Васильевна, а ведь это было не в 80-х, когда Верховное Тело Генерального Секретаря его дюжим телохранителям приходилось водить под ручки, а в 70-х он, правда, был уже умыт пражской кровью, но еще бодрился, хохотал с господами президентами и взасос целовал своих заклятых друзей, но... Господь с ними, с этими людьми! - вернемся за круглый плющихинский стол. За разговорами засиживались допоздна и расходились по спальным позициям чаще всего, когда глаза уже совсем смыкались. Таков был примерный распорядок дня в течение установившихся периодов московской жизни, т.е. осенью, зимой и весной. Приходило лето, и наступал совсем другой - летний - распорядок.

К природе у Анны Васильевны было особое отношение: она смолоду любила красоту среднерусских лесов и полей, немалое число ее стихов посвящено лесу, деревьям и т.д., и многие из них звучат как настоящие гимны природе. Вместе с летом приходила пора, когда столь любимые леса становились доступными для тети Ани вместе со своими тишиной и шумом и, конечно, грибами.